Если вы согласны с тем, что такой женщине можно взять приемных детей, сдвиньте рычажок на ручке вашего кресла вперед, если нет – то назад. Хулио наблюдал за спорыми движениями своей соседки и тотчас понял, что в этом гараже управляют действительностью как самолетом. Более того, здесь и производилась реальность, производилась и – как вода по трубам – доставлялась в каждую квартиру с экранов. И разумеется, в городе полно таких подвалов, где маленькие группы сыроватых людей в эту самую минуту определяли, какой части мира существовать и дальше, а с какой следует покончить. Он понял все это, будто под воздействием озарения, – и оцепенел. Он бы выбрал, чтобы женщину не делали полой и бесполой; он был не согласен с этим, однако это уже произошло и назад пути не было. И теперь предстояло решить, заполнить ли ее существами из Третьего мира. Таково коварство реальности – всегда приходится совершать одни поступки поверх других, уже совершенных.

Он торопливо выбрался из зала, вышел на улицу и, спасаясь от дождя под карнизами, двинулся прочь, сосредоточенно сочиняя в голове свою статью. Как всегда, было трудно подбирать точные слова, но, помимо этого, угнетала мысль о том, что начальница откажется печатать материал. И спросит, не стал ли он снова жертвой некоего воображаемого действа? Может быть, может быть, но вместе с тем все было реально и вещественно, как младенческий башмачок, который он поглаживал в кармане пиджака. Взглянул на часы и решил, что сперва пообедает, а потом поедет в клинику.

По дороге он несколько раз заходил в торговые центры и считал, сколько пальцев у манекенов. У одних было по четыре, у других – по пять, но все, женские и мужские, были пустотелые и откликались гулким звуком, когда он постукивал по ним костяшками пальцев, словно прося разрешения войти.

В клинику он приехал к обеду и сразу же поднялся в блок интенсивной терапии. Никого из персонала на месте не оказалось, и он смог, миновав смотровое окошко, беспрепятственно подойти к кровати отца и торопливо сунуть под простыню починенную оправу. Поколебавшись мгновение – не положить ли туда и башмачок, решил, что не стоит: он принадлежит ему одному, хоть на этом отрезке жизненного пути сделался не столько талисманом, сколько бременем.

Терезы в кафетерии не было, и столик ее был пуст. Хулио присел за него и начал медленно есть, наблюдая, как заполняется зал людьми с мокрыми головами и плечами. Он взял себе комплексный обед, а к кофе попросил еще и рюмку коньяку, от которого слегка зашумело в голове. Допуская возможность, что Тереза стала невидимой даже для него, он говорил не шевеля губами, как с Лаурой, когда вокруг было людно, и рассказывал все, что произошло за это время: отец, не оправясь от паралича, впал в кому и теперь умирал в правостороннем заточении, ибо левая половина тела по-прежнему была отделена глухой перегородкой. Так или иначе, добавил он, оправу я ему починил, может быть, это окажет благотворное действие на течение болезни.

Да, вот еще что: он нашел правый башмачок сестры, амулет, о котором когда-то мысленно говорил за стойкой бара, еще до того, как познакомился с Терезой. Отец, оказывается, не выбросил его на помойку, как он думал, а хранил в ящике с инструментами – там же, где после алфавитной катастрофы держал и кусочки букв, из которых восстанавливал слова. Потом начал было рассказывать, что побывал в одном из подвалов, где происходит стирание мира, но, дойдя до этого места и не заметив невидимого присутствия Терезы, заподозрил, что и женщину тоже – может быть, из-за ее уродства – уничтожили, и поспешил убраться из кафетерия, покуда самого в мгновение ока не стерли, не отправили в небытие.

А когда оказался на улице, мысль о возвращении в редакцию показалась ему до того нелепой, что он и сам поразился, как можно было столько времени придерживаться логики, заставляющей потреблять часы и дни таким образом. И пошел под карнизами, ожидая, что вот-вот раздастся голос откуда-то с изнанки носка, с другой стороны бытия, и тогда он мигом перенесется куда надо, но так ничего и не услышал, а потом решил идти домой. Может быть, семейство уже вернулось с юга и хоть так восстановится тематический порядок существования. В надежде на это вообразил, как толкает тележку в супермаркете, а рядом идет его сын – совсем уже взрослый парень тринадцати (на самом деле – уже почти четырнадцати: исполнится в этом месяце) лет от роду.

В автобусе вытащил из кармана кассету и убедился, что Джон по-прежнему лежит у бассейна, что никакое происшествие не омрачило мир и покой этого дома, что парикмахер и его жена обсуждают сейчас, удастся ли им составить компанию некоему Питеру, собравшемуся на юг к жене и сыну, которые провели несколько дней у его тещи, которая вдова.

Вот наконец и появился тот неверный супруг, который заводит шашни, покуда семейство на юге. Хулио узнал себя в этом Питере: в то время, когда Лаура с сыном в отъезде, он спит с Терезой и с начальницей, совершая две измены сразу, – недурно для человека столь робкого. Ему бы хотелось зваться Питером на той, на английской, стороне бытия, но он перемотал пленку к началу, чтобы снова послушать разговор и убедиться, что говорить они могли только о нем. Если Лаура с сыном не вернулись, он найдет способ отправиться на юг с персонажами самоучителя.

С бьющимся сердцем он отпер дверь, просунул голову и позвал:

– Есть тут кто?

Безмолвие коридора, которое этот вопрос потревожил, как тревожит упавшая ветка тихую гладь пруда, очень скоро восстановилось и обрело прежнюю безмятежность. В квартире не оказалось никого. Он был здесь так же одинок, как в те отроческие дни, когда не говорил ни с кем реальным. Выключенный телевизор в гостиной воплощал собой немую муку, которую Хулио прежде не замечал ни в одном электроприборе, и потому он облегчил ее, щелкнув кнопкой, но потом закрыл заработавший телевизор толстым пластиком, чтобы тот не вышел из своей самоуглубленной сосредоточенности.

Он переоделся, стараясь не видеть ни юбки, ни свитера, ни блузки, и при этом ему казалось, что и в этом доме полости стенных шкафов сжимаются, движимые тем же инстинктом, что заставляет стягиваться края рубцующейся раны. Немного погодя, когда он, рассматривая свое отражение в зеркале ванной комнаты, с грустью убеждался, что и в сухой одежде очень напоминает бродягу-оборванца, зазвонил телефон, и Хулио, снимая трубку, подумал, что это, должно быть, Лаура с юга, и ошибся – звонила начальница.

– Ты почему дома? – спросила она раздраженно.

Хулио наскоро прикинул расклад: с одной стороны, следовало признать, что эта женщина хоть и видима, но совершенно нереальна. И значит, он мог бы отделаться от нее без околичностей. Однако, с другой, решительно невозможно представить, как долго придется жить ему на этой стороне носка. Поэтому он решил пойти на компромисс:

– Да, понимаешь ли, после интерактива я пошел навестить отца, попал под дождь, вымок и завернул домой переодеться. А днем мне еще обязательно надо будет побывать в клинике, поговорить с врачом – утром его не было. Но ты не беспокойся – я пишу статью. Отталкиваюсь от идеи того, что эти залы – вроде приборной доски в кабине самолета, только в данном случае самолет – это мир, так что эти люди, решая, как должно будет развиваться действие в следующих сериях, ведут мир в ту или в другую сторону. На них лежит огромная ответственность, и выражается она в том, достают ли они кошелек или держат руки в карманах, потому что среди пилотов, несомненно, много отставных или безработных.