Автор «Белой гвардии» и «Собачьего сердца» не попал в подвалы Лубянки, как это случилось со многими, куда более лояльными режиму литераторами. По необъяснимому капризному повелению Сталина Булгаков получил «охранную грамоту» для «Дней Турбиных». В самые жуткие годы сталинских экзекуций, когда почти прекратилась литературная жизнь страны, «белогвардейская» пьеса не сходила с подмостков главного драматического театра страны. На сцене происходило все, что видеть советскому человеку было категорически запрещено: дворян-офицеров, буржуазный быт, кремовые шторы, рождественскую елку, «отмененную» в СССР как религиозный пережиток. Булгаков почти уверовал в бытие злой силы, незримо охранявшей его и чудодейственно посылавшей свое благо.

Незаметно появляясь в глубине своей ложи, когда уже погас свет, «великий вождь» не менее пятнадцати раз посмотрел мхатовский спектакль. Однажды он даже сказал Николаю Хмелеву, который играл Алексея Турбина: «Мне ваши усики снятся». Философ-булгаковед В. Я. Лакшин подметил, что Сталин после малодушного бегства из Кремля в первые дни войны, решившись выступить перед своим народом 3 июля 1941 года, сознательно или бессознательно употребил булгаковскую фразеологию и интонацию. «К вам обращаюсь я, друзья мои…» (вместо казенно-советского «товарищи») — слова из взволнованного монолога Алексея Турбина в минуту страшного испытания — слова, которые от Сталина ни до этого, ни после никто не слышал.

Помимо «вождя народов» регулярно ходил на спектакль и американский посол. По воспоминаниям жены Булгакова, Билл Буллит появлялся на «Днях Турбиных» едва ли не так часто, как Сталин, и держал перед собой текст пьесы, который ему перевели на английский. После одного из спектаклей он встретился за кулисами с автором.

Филадельфиец с его отменным вкусом высоко оценил булгаковский дар. Об этом говорят неоднократные восторженные высказывания посла, зафиксированные современниками. Помимо «Дней Турбиных», Буллит хвалебно отзывался о «Мольере» и даже переправил английский перевод пьесы для постановки в Америке. Жена писателя Елена Сергеевна Булгакова отметила в дневнике, что именно посол называл Михаила Афанасьевича тем самым словом, которое столь много значило для него — «мастером».

Заокеанский гость для непризнанного и ошельмованного Булгакова был посланцем иных миров, сродни его персонажам из «Мастера и Маргариты». Постоянно окруженный целой свитой многочисленных помощников, великолепный, роскошный, богатый, наделенный неограниченными возможностями, он являл могущество потусторонних сил. Он мог, особенно не затрудняясь, позволить себе все, о чем только мечталось советскому гражданину: квартиру, лимузин, поездку в Голливуд или Ниццу, шикарный гардероб и гастрономические изыски, что и продемонстрировал вскоре на знаменитом балу в Спасо-Хаусе.

В 1931 году Булгаков написал Сталину: «В годы моей писательской работы все граждане беспартийные и партийные внушали и внушили мне, что с того самого момента, как я написал и выпустил первую строчку, и до конца моей жизни я никогда не увижу других стран. Если это так — мне закрыт горизонт, у меня отнята высшая писательская школа, я лишен возможности решить для себя громадные вопросы. Привита психология заключенного. Как воспою мою страну — СССР?»

В 1934 году, когда завязывается знакомство писателя и американского посла, Сталин продолжает играть с Булгаковым в странную, дьявольскую игру. Разворачивается спектакль с долгожданными выездными визами в Париж, где жили братья писателя Иван и Николай. Иностранные паспорта выдают только советской элите, в частности выезжающим за границу артистам «придворного» МХАТа. Булгакову предложили явиться в иностранный отдел горисполкома и заполнить нужные бумаги. Счастливые Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна спешат в Моссовет. Перебрасываясь веселыми репликами, они заполняют анкеты. Чиновник, перед которым на столе лежат их паспорта, говорит, что рабочий день закончился, и он ждет их завтра. Назавтра история повторяется: все будет готово через день. Когда они приходят вновь, им обещают: завтра вы получите паспорта. Но минует завтра и еще одно завтра, и чиновник, как заведенный, произносит одно и то же: все случится весьма скоро.

Булгаков, который при известии, что их выпускают, восклицал: «Значит, я не узник! Значит, увижу свет!», понимает, что это очередная игра кошки с мышью. Продержав его несколько дней в состоянии тревожного неведения, власти присылают официальный отказ. «М. А., — пишет Елена Сергеевна, — чувствует себя ужасно — страх смерти, одиночества…» Один из друзей-доброхотов советует Булгакову: «Пишите агитационную пьесу… Довольно. Вы ведь государство в государстве. Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались».

Вечером 22 апреля 1935 года Уильям Буллит давал прием в американской резиденции. Елена Сергеевна Булгакова оставила запись в дневнике: «Однажды мы получили приглашение. На визитной карточке Буллита чернилами было приписано: „фрак или черный пиджак“. Миша мучился, что эта приписка только для него. И я очень старалась за короткое время „создать“ фрак. Однако портной не смог найти нужный черный шелк для отделки, и пришлось идти в костюме. Прием был роскошный, особенно запомнился огромный зал, в котором был бассейн и масса экзотических цветов».

История с фраком получила отражение на страницах «Мастера и Маргариты»: «Да, — говорила горничная в телефон… — Да, будет рад вас видеть. Да, гости… Фрак или черный пиджак». Посольский прием Е. С. Булгакова подробно описала в дневнике 23 апреля 1935 года, характерно назвав его «балом»: «Я никогда в жизни не видела такого бала. Посол стоял наверху на лестнице, встречал гостей… В зале с колоннами танцуют, с хор светят прожектора, за сеткой, отделяющей оркестр, живые птицы и фазаны. ‹…› Ужинали в зале, где стол с блюдами был затянут прозрачной зеленой материей и освещен изнутри. Масса тюльпанов, роз. Конечно, необыкновенное изобилие еды, шампанского».

Счет за сказочный бал, превысивший гигантскую по тем временам сумму в семь тысяч долларов, оплатил сам посол. В расходы среди прочего входили доставленные самолетом из Хельсинки тысячи тюльпанов и гастролировавший в Москве джаз-оркестр из Праги. «Мы устроили так, чтобы множество березок распустились до срока в столовой», — сообщил посол Франклину Рузвельту.

Созданный фантазией Булгакова «весенний бал полнолуния» Воланда многократно ассоциируется с полуночным «весенним фестивалем» Буллита и необычным театрализованным пространством Спасо-Хауса. Сравним дневниковую запись жены писателя с текстом романа: «…Маргарита поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой, темной и по первому впечатлению бесконечной. ‹…› Невысокая стена тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников… В следующей зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз… Били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах».

«Булгаковская энциклопедия» отмечает: «Для полуопального литератора, каковым был Булгаков, прием в американском посольстве — событие почти невероятное, сравнимое с балом у сатаны. Советская наглядная пропаганда тех лет часто изображала „американский империализм“ в облике дьявола. В Великом бале у Сатаны реальные приметы обстановки резиденции американского посла сочетаются с деталями и образами отчетливо литературного происхождения».