В самом центре старой Москвы, в одном из арбатских переулков, сохранился изящный особняк, известный не только в столице, но и далеко за ее пределами: Спасо-Хаус — резиденция посла Соединенных Штатов. В XVII столетии в этом районе жили царевы псари и сокольничие, затем располагалась обширная родовая вотчина Лобановых-Ростовских. В начале ХХ века сибирский промышленник и банкир Николай Второв решил построить особняк именно здесь, на месте заросшего сада княгини Лобановой-Ростовской. В этом смысле Второва часто сравнивали с чеховским Лопахиным, купившим вишневый сад со старым барским домом — мечту его детства.

В 1914 году модные московские архитекторы Адамович и Маят завершили строительство виллы в стиле «новый ампир», одновременно помпезной и изящной. Последний из построенных в дореволюционной Москве особняков «дворцового типа» поразил воображение московского света претенциозной роскошью внутренней отделки. Самым впечатляющим из интерьеров был Большой (бальный) зал — беломраморный, с наборным паркетом и прекрасными коринфскими колоннами, кажущийся еще просторнее из-за уходящего ввысь сводчатого потолка, откуда ниспадала огромная люстра из золота и хрусталя, как говорили, самая большая «домашняя» люстра во всей Москве.

Интерьер Спасо-Хауса

Посол Буллит (слева) и президент Рузвельт

Особняк, ставший в 1934 году резиденцией американского посла, имел дурную славу. Городские легенды утверждали, что в саду иногда появляется призрак старой графини, а первый хозяин виллы погиб весной 1918 года при таинственных обстоятельствах. По одному из слухов, Второва застрелил внебрачный сын из-за того, что отец-миллионер отказался оплатить его карточный долг. Похороны Второва, на которых рабочие несли за гробом венки с надписью «Величайшему организатору промышленности», были последним официальным собранием русских коммерсантов, разрешенным режимом большевиков.

История арбатского особняка вполне вписывалась в сюрреалистическую атмосферу сталинской Москвы, которую чувствовали иностранные дип ломаты: посетители немецкого посольства могли видеть след пули на кожаном кресле, в котором был убит граф Мирбах, руководитель расстрела царской семьи заведовал Политехническим музеем, а на главной площади страны в хрустальном саркофаге лежала подрумяненная мумия, над которой колдовала таинственная бригада профессоров.

Билл Буллит не боялся ни привидений в своей новой резиденции, ни подковерных «византийских» интриг. В Москве ему приходилось иметь дело с «призраками» иного характера. С января 1935 года в стране начало работать Особое совещание (ОСО) НКВД, обладавшее правом внесудебной расправы вплоть до высшей меры наказания. В ту зиму ОСО фабрикует дела московского и ленинградского «контрреволюционных» центров — прелюдию к процессам эпохи «большого террора». 9 июля 1935 года был принят закон, по которому побег советского гражданина за границу карался смертной казнью. За недоносительство об этом «тягчайшем преступлении» его семье полагалось тюремное заключение.

В телеграмме в Вашингтон, которую Буллит «забыл» зашифровать, он приводит отрывок из воспоминаний американского пастора Нила С. Брауна, посланника в царской России в 1850-х годах: «Одна из самых неприятных вещей, с которыми приходится сталкиваться — секретность, окружающая любую деятельность… Формальности окружают все на свете, ничего нельзя добиться, разве что после ужасающих проволочек. Самое первое впечатление американца — ошеломляющая власть полиции. Кажется, будто столица находится в осаде, и среди целого ряда ограничений, введенных с целью поддержания общественного порядка, самое сильное отвращение вызывает власть цензуры. В качестве доказательства степени, с которой она применяется, позволю себе заметить, что последнее послание президента Соединенных Штатов было квалифицировано как документ для русского читателя безопасный, но лишь частично, и потому опубликовано лишь после того, как его основательно порезал цензор».

Американцы дали резиденции посла имя Спасо-Хаус, соединив английское house (дом) с названием старинной белокаменной церкви Спаса на Песках, расположенной по соседству (эта церковь изображена на знаменитой картине В. Поленова «Московский дворик»).

Спасо-Хаус играл существенную роль не только в московской жизни, но и в российской истории двадцатого века. В великолепном белоколонном зале в разные годы проходили встречи высоких официальных гостей и опальных диссидентов, благотворительные вечера и концерты знаменитостей СССР и США. У истоков этой традиции стоял Уильям Буллит. Первым из памятных событий в Спасо-Хаусе стало концертное исполнение оперы Сергея Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». За дирижерским пультом стоял сам композитор.

Жизнь в американской резиденции, благодаря фантазии Буллита, обустраивалась с размахом, и приемы здесь вызывали толки, ходившие по всей Москве. В те времена разрешались некоторые протокольные вольности, например, можно было взять напрокат зверей из зоопарка или цирка. Чарльз У. Тэйер, один из сотрудников посольства, в книге «Медведи в икре» красочно описывает празднование Рождества 1934 года, на котором посол Буллит преподнес гостям невероятный сюрприз: погасли верхние огни, и все увидели трех больших черных морских львов из цирка Дурова, которые ползли в зал приемов из ванной. Один держал на носу маленькую рождественскую елочку, умело балансируя ею, другой — поднос с бокалами, третий — бутылку шампанского. Потом они перебрасывались мячами, играли на гармониках. Все были в восторге, и только Тэйер заметил, к своему ужасу, что дрессировщик, перебравший спиртного, внезапно «отключился». Ластоногие «артисты» мгновенно почуяли свободу и устроили форменный дебош.

Благодаря подобным вечеринкам американское посольство в дипломатической Москве именовали «Цирком Билла Буллита». Но главное — стараниями заокеанского посланника создавался особый островок свободы в мрачнеющей на глазах «столице мирового коммунизма». Так воспринимался Спасо-Хаус в апреле 1935 года, когда в его бальной зале разыгралась одна из самых необычных и мистических сцен советского времени.

За несколько лет до появления в столице Буллита главный режиссер Московского Художественного театра К. С. Станиславский направил члену Политбюро Ворошилову благодарственное письмо: «Глубокоуважаемый Клементий Ефремович, позвольте принести Вам от МХАТа сердечную благодарность за помощь Вашу в вопросе разрешения пьесы „Дни Турбиных“». «Красный конник» Ворошилов был не только наркомом по военным и морским делам, но и ответственным за московские театры в Политбюро.

В 1930-е годы пьесы М. А. Булгакова, за исключением одной, были запрещены к постановке, его произведения не издавалась. К этому времени все талантливые, неординарные писатели уже получили партийные ярлыки — пролетарский, попутчик, мелкобуржуазный. Михаил Афанасьевич именовался «злобным внутренним эмигрантом», «пособником вражеской идеологии». Затравленный, ведущий полуголодный образ жизни Булгаков мог писать только в стол. Он обратился с безумным по смелости письмом к Советскому правительству, что означало — к Сталину. Булгаков писал, что не собирается создавать коммунистическую пьесу или каяться, и определил задачей своего творчества «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране».