— Не нравится? — Шэнди трется ногой о его ногу. — А по-моему, нравится. Помнишь прошлую ночку, а? Скакал как мальчишка.

— Хватит, — говорит он.

— А что такое? Напрягаю? — усмехается Шэнди. Она любит играть словами и довольна тем, как это у нее получается.

Марино убирает ее руку.

— Не сейчас.

Он нажимает кнопку.

— Это Марино, — говорит он коротко, делая вид, что разговаривает с незнакомым человеком, чтобы Шэнди не догадалась.

— Ты мне нужен, — говорит Скарпетта.

— Да. Когда?

Марино притворяется, что не знает ее, и злится, потому что байкеры едва ли не выстроились в очередь к их столу, привлеченные выставленными напоказ прелестями его роскошной черноволосой подружки.

— Как можно быстрее. Приезжай ко мне домой.

Голос Скарпетты звучит в наушнике, тон его непривычен, и Марино уже чувствует ее ярость как приближающуюся бурю. Теперь сомнений уже нет — она увидела письма.

Шэнди вопросительно смотрит на него.

— Да, наверное. — Марино разыгрывает раздражение, бросает взгляд на часы. — Буду через полчаса. — Он дает отбой и поворачивается к Шэнди: — Мертвеца везут.

Она смотрит ему в глаза, пытаясь прочитать там правду, словно что-то подсказывает ей, что он врет.

— Какое бюро? — Она откидывается на спинку стула.

— Меддикс. Опять. Что за псих! Должно быть, не вылезает из своего катафалка. Так и разъезжает на нем с утра до вечера. Знаешь, есть адвокаты-стервятники, а этот — гробовщик-стервятник.

— Вот черт, — рассеянно говорит Шэнди. Внимание ее уже привлек парень с ярко-огненной косынкой на голове и в сапогах на низком каблуке. Не глядя на них, он проходит мимо и направляется к банкомату.

Марино заметил парня еще раньше, когда они только приехали. Раньше он его не видел. Незнакомец получает из автомата жалкие пять баксов и возвращается. На его стуле дремлет, свернувшись, собачонка. За все время хозяин не только не приласкал беднягу ни разу, но даже не угостил ничем.

— Не понимаю, почему всем должен заниматься ты, — заводит старую песню Шэнди, но голос у нее другой, более спокойный, холодный, словно тронутый первым заморозком злости. — Ты же столько знаешь, у тебя такой опыт. Ты был настоящим копом. Не она должна командовать тобой, а ты ею. И не ее племянница-лесбиянка. — Последним кусочком хлеба она подбирает с тарелки остатки белого соуса. — Эта шефиня вроде как превратила тебя в человека-невидимку.

— Не надо о Люси так. Ты ни хрена про нее не знаешь.

— А тут и знать ничего не надо — и так все ясно. Можешь не рассказывать. В этом баре каждому известно, на каком седле она катается.

— Помолчи. — Марино сердито допивает бурбон. — И Люси своим поганым языком не трогай. Мы с ней давно знакомы, еще когда она в школу ходила. Это я ее всему учил — и баранку держать, и стрелять. Так что гадости про нее слушать не желаю. Усекла? — Хочется выпить, но он знает, что не должен, потому что уже пропустил три бурбона. Прикуривает две сигареты — себе и Шэнди. — Еще посмотрим, кто тут невидимка.

— Правду не объедешь. Все же было в порядке, пока она не стала таскать тебя за собой повсюду. Вот чего ты за ней тягаешься? Хотя секрет невелик. Я-то знаю почему. — Она бросает на него взгляд, который, наверно, должен пришпилить его к стулу, и выпускает струю дыма. — Думал, она тебя захочет.

— Может, пришло время сменить обстановку, — говорит Марино. — Уехать в большой город.

— Вдвоем, ты да я? — Она выпускает еще дыму.

— Как насчет Нью-Йорка?

— В гребаном Нью-Йорке на чоппере не погоняешь. Нет, к заносчивым янки я не поеду, а там их что пчел в улье.

Марино смотрит на нее с откровенным вожделением, опускает руку под стол и поглаживает ее бедро, потому что боится ее потерять. В этом баре Шэнди Снук хотят все и каждый, но она выбрала его. Он гладит ее по бедру и думает о том, что скажет Скарпетта. Письма доктора Селф она уже прочитала. Может, теперь наконец поняла, что он собой представляет и какого мнения о нем другие женщины.

— Поехали к тебе, — предлагает Шэнди.

— А почему мы никогда не бываем у тебя? Боишься показаться со мной? Может, потому что живешь с богатенькими и я для тебя недостаточно хорош?

— Надо решить, собираюсь ли я содержать тебя. Мне, видишь ли, не по душе рабство. Она загоняет тебя на работе до смерти, как раба, а я о рабах знаю все. Мой прадедушка был рабом. А вот папаша — нет. Ему никто не указывал, что делать.

Марино поднимает пустой пластиковый стаканчик и улыбается Джесс — та сегодня выглядит просто потрясно в облегающих джинсах и узеньком топике. Та приносит еще бутылку эля и ставит перед ним.

— Домой собираешься?

— Без проблем. — Он подмигивает ей.

— Если что, можешь остаться. У меня тут свободный кемпер есть. — Джесс всегда держит в лесу, за баром, несколько трейлеров на случай, если кто-то из клиентов не сможет забраться в седло.

— Я в порядке.

— Принеси-ка и мне еще!

У Шэнди нехорошая привычка — рявкать на тех, кто не дотягивает до ее статуса.

— Надеюсь, ты еще выиграешь.

Джесс говорит медленно, механически, глядя на губы Марино. На Шэнди — ноль внимания.

Он привык к этому не сразу, но со временем научился смотреть на Джесс, когда говоришь, не повышать голос, не спешить. Теперь он уже почти не замечает ее глухоты и чувствует особенную близость к ней, может быть, потому, что они не могут общаться иначе, как глядя друг на друга.

— Сто двадцать пять тысяч долларов за первое место.

Сумма огромная и кажется еще более внушительной из-за того, как растягивает ее Джесс.

— Держу пари, в этом году банк сорвут Речные Крысы, — говорит Марино, зная, что Джесс просто хочется поболтать с ним, может, немножко пофлиртовать. Сам он в состязаниях не участвовал и не собирается.

— А я ставлю на Колесо Грома, — влезает Шэнди в той бесцеремонной манере, которая так раздражает Марино. — Эдди Тротта, такой красавчик. Вот для кого мой автодром всегда открыт.

— Я тебе вот что скажу. — Марино кладет руку на талию Джесс и смотрит ей в глаза. — Когда-нибудь и у меня будет куча баксов, и тогда уж не придется ни тюнингом заниматься, ни ходить на эту дерьмовую работу.

— С этой дерьмовой работы в любом случае надо сваливать — такими деньгами только дырки затыкать. Шефиня его за скво держит. К тому же Питу работать не обязательно — у него я есть.

— Вот, значит, как? — Марино знает, что не должен об этом говорить, но бурбон и злость тянут за язык. — А если я скажу, что у меня есть предложение? В Нью-Йорк, на телевидение?

— В каком качестве? Рекламировать «рогейн»?