поразился Борисов, присаживаясь на табуретку возле Лехиной кровати. – Жену – в боевые выходы? И не боялись, что убьют?

– Боялся, док, – вздохнул Кравченко, подтягиваясь левой рукой на спинку кровати и садясь поудобнее. – Но что с ней сделаешь – скажет, как отрежет, и попробуй переубеди! Берег, как умел, да не получилось…

Мне почему-то стало неловко, и я вышла, но Лехин голос было слышно и в коридоре:

– …меня ранили у нее на глазах, метрах в ста всего, а она не могла доползти, пулеметчик засек и не давал подняться. Вы представляете, док? Лупил по девчонке почем зря, а она рвалась ко мне… И ведь вынесла, док, она, вот такая, меня… И три года потом выхаживала. То, что я до сих пор жив и что в армии, это только Марьянкина заслуга, она тащила меня до тех пор, пока сама не надорвалась – нервы сдали, полгода лечилась. Теперь вот опять тащит. Я все это к чему рассказываю, док – уберите от меня эту деваху, что посадили, иначе я ее в окно выкину, не позволю, чтобы она нервы Марьянке мотала, нельзя ей. Мне не нужна помощь, док, у меня есть жена, которая стоит пятерых таких Аленок, и за нее я готов на все. Ясно изложил?

– Да, конечно, Алексей Петрович, тем более, что вас, скорее всего, на днях в неврологию переведут, – согласился Борисов. – Еще есть просьбы?

– Нет. Это все.

Борисов вышел из бокса и двинулся в сторону ординаторской, но потом вернулся ко мне, взял за руки и, глядя в глаза, произнес:

– Марьяна Николаевна, простите меня, если сможете, за все, что я наговорил вам. Я и не думал, что все так… Честное слово, мне никогда не было так стыдно… Еще раз прошу – простите.

– Перестаньте, Игорь Александрович. Вы не первый и не последний, я ведь и не такое еще слышала в свой адрес. Но что-то доказывать и оправдываться я не собираюсь, мы просто живем и помогаем жить друг другу. Остальное неважно.

– Да-да, – пробормотал Борисов, еще раз сжал мои руки, а потом быстро зашагал в реанимационную персоналку.

Никогда прежде мой Кравченко не говорил обо мне с кем-то, никому не рассказывал, не произносил таких слов… Я застала его за любимым занятием – «железка» килограммов на восемнадцать подлетала в его руке туда-сюда как бы машинально, без видимого усилия, по привычке, а сам Леха о чем-то сосредоточенно думал. Не прерывая работы, он спросил:

– Марьянка, а как бы мне Лешего навестить? Я тут вчера им с Рубцовым нахамил, извиниться бы…

– Не хватит ли тебе на сегодня акробатических трюков, дорогой?

– Я больше не упаду, ведь ты со мной, – улыбнулся он, опуская свою игрушку на пол и ловя подол моего халата. – Я тебя прошу, ласточка… Мне нужно, – в голосе зазвучали прежние командные нотки.

– Хорошо, – вздохнула я. – Но ты учти – я могу не удержать тебя, опять грохнешься.

Я кое-как усадила Леху в сидячую каталку и выкатила из палаты. Навстречу нам попалась Алена, кинулась было к Кравченко, но он резко бросил, глядя на нее:

– Можете быть свободны, сестра, – и взял меня за руку, крепко сжав запястье.

Бедная девочка фыркнула, сверкнула на меня глазищами и побежала прочь, стуча каблучками.

Кравченко посмотрел на меня серьезно и спросил:

– И вот с этой Барби ты сравнила себя? Я, конечно, десантник с пробитой башкой, но даже моих умственных запасов хватило бы, чтобы увидеть разницу. Я никогда не поменяю тебя на пучок таких, как эта, даже думать об этом больше не смей.

– Хватит командовать! Я могу думать все, что захочу, – ответила я, поправляя свой халат. – Между прочим, она мне заявила, что тебе со мной плохо, потому что я неженственная, зато вот с ней просто отлично.

– А ты? – опять улыбнулся муж. – Неужели промолчала? Не поверю!

– Я, может, и промолчала бы, но вот не люблю с детства, когда меня по лицу руками…

Улыбка моментально сошла с Лехиного лица:

– Серьезно, что ли?

– Ой, да успокойся ты, я и сама могу за себя постоять, спасибо Рубцову, научил кое-чему.

Леший гостей не ждал, хотя шум в палате и разговор в коридоре явно слышал. Увидев Кравченко в инвалидном кресле, Леший сжал зубы. Веко единственного глаза задергалось в нервном тике, и я испугалась, как бы наш визит не ухудшил его состояния.

– Здорово, Леший, – хрипло произнес Леха, когда я подкатила его вплотную к койке.

– Здорово, Леха, – отозвался он. – Как ты? – и, сев на постели, крепко его обнял. Глаз его заслезился, он вытер его забинтованной рукой. Так и сидели, обнявшись и молча, только тяжело дышали оба, словно после длинного забега.

– Ну, хватит вам уже, – взмолилась я. – Я сейчас заплачу…

– Нет, ты подумай, ну, что за палата у меня! – воскликнул Леший, слегка оттолкнув Кравченко. – Как придет сюда твоя жена, так сразу в слезы, прямо рок какой-то!

И он захохотал так громко и заразительно, что и мы с Лехой не удержались. Такими веселыми и застал нас Рубцов.

– Так, пора вас всех гнать отсюда длинной палкой, – заявил он с порога. – Не госпиталь, а цирк просто – то плачут, то хохочут!

Он обнял меня за плечи, с улыбкой глядя на смеющихся друзей, которые, казалось, и думать обо всем забыли. Наконец, отсмеявшись, Кравченко произнес:

– Мужики, вчера был неправ. Нервишки шалят что-то.

– Да ладно тебе, Кравченко! – усмехнулся Рубцов. – Видел я в коридоре твои «нервишки» – так, ничего особенного.

– Хватит, Серега, – попросил Леха, поморщившись. – Зачем?

– Вот и я говорю – зачем? – жестко сказал вдруг Леший. – Зачем тебе это надо было, урод контуженый? Как ты додумался подпустить к себе эту мартышку? Мозги отшибло?

– Ой, прекратите! – вклинилась я. – Все кончилось, давайте забудем. Разве нет ничего более важного?

– Есть, – кивнул Рубцов, выразительно хлопнув себя по карману. – Бутылка «Белого аиста».

– Рубцов, спятил совсем? Здесь реанимация, им нельзя… – начала возмущенно я, но Леха слегка сжал мою руку:

– Ласточка, что такое сто граммов коньяка для десантного организма? Так, кровь разогнать.

– Алкоголики! – махнула я рукой, понимая, что спорить бесполезно. – Имей в виду, Кравченко, я тебя обратно на кровать потом не закину.

– Вот, молодец, подход правильный, – одобрил Рубцов, запирая дверь. – Я тебе помогу, не переживай.

Банкет удался, мы потихоньку пили коньяк, Серега, как всегда, травил байки, а Кравченко украдкой поглаживал мою ногу под халатом до тех пор, пока Леший не возмутился:

– Нет у тебя никакой совести, Леха! Ты и без обеих рук сможешь оргию устроить, честное слово!

Я