— Tu irais la prendre, tu ne sais jamais ce qui pourrait lui arriver[7], — не выдержав, произнес Булль, плотный маленький человечек с красным потным лицом. Глядя на него, кажется, что он постоянно бежит, не останавливаясь, оттого у него такой взъерошенный и загнанный вид.

— Да? И что я ей скажу? Как объясню, почему меня не было столько времени? Да ни одна девушка не простит такого обмана. Я пообещал, что помогу ей с визой и куплю билет в Париж, мы говорили с ней о будущем, строили планы, а я, получается, повел себя как самый настоящий мерзавец. Переспал с ней, наобещал всего и исчез. Даже не звонил.

Булль проворчал, что Александр сам виноват, что так поступил с ней. Ведь мог бы позвонить и все объяснить.

— Да ты пойми, мне тогда было так плохо, что я не чувствовал в себе силы вообще двигаться… И не хотел, чтобы она сидела возле моей постели. Хотел, чтобы она жила в свое удовольствие.

Булль высказал предположение (причем, произнося это, он спрятался за шкаф, боясь, что Шорохофф запустит в него чем-нибудь тяжелым), что, прежде чем предполагать, что девушка будет жить в свое удовольствие, надо было выяснить, как она вообще живет, на что.

— Vous les Russes ne pensez jamais à l’argent, mais votre petite amie a besoin de manger quelque chose, de payer pour un appartement… Alors, qu’avez-vous fait pour l’aider? Est-ce qu’ils lui ont donné de l’argent? Avez-vous pris soin d’elle? Alors… C’est pourquoi elle est devenue une femme entretenue!..[8]

Шорохофф швырнул в него русско-французский словарь, но промахнулся.

— Я еду в Москву, — сказал он, поднимаясь из-за письменного стола. — Сейчас же попрошу Натали отвезти свои костюмы в химчистку и начать собирать мои чемоданы.

Булль остановил его, обратив внимание на даты, проставленные в отчете московского сыщика.

— Il l’a perdu de vue. Elle est nulle part à être trouvée. Il y a des informations que M. Zakharov la cherche aussi. Peut-être que quelque chose lui était arrivé ou elle lui avait échappé. Mais personne ne s’est adressé à la police[9].

Единственная ниточка, которая могла бы привести к Зое, — это Катя, ее подруга. Но она по-прежнему проживала в съемной квартире вместе со своим маленьким сыном, время от времени ее навещал Виктор Абросимов, особенно часто он стал появляться у нее после того, как его друг Юрий Л. уехал в Италию. Судя по тому, что Катя сильно располнела и стал заметен ее большой живот, следящие за ней и ее квартирой люди (а их было двое, со стороны Булля-Шорохоффа и Захарова) сделали вывод, что Виктор Абросимов и является отцом мальчика по имени Макс и неродившегося младенца, которого Катя носила под сердцем.

Шорохоффу пришло приглашение из Америки, и он, понимая, что ему в жизни ничего больше и не остается, как проводить время со своими книгами и читателями, дал согласие. А вернувшись через полгода, принялся за новый роман, написав который отправился в Москву — он задыхался без Зои и решил во что бы то ни стало ее найти.

Прямо из аэропорта он отправился к Кате.

Молодая женщина открыла ему дверь. Она узнала его. Возможно, Зоя рассказывала подруге о его существовании, да и Интернет был полон его изображений. Иначе разве впустила бы в дом, где двое маленьких детей, самый младший мальчик был совсем крохой, незнакомого мужчину?

— Я правда не знаю, где она, — женщина смотрела на него глазами, полными слез. — Она пропала. Да вы проходите… Я знаю, кто вы. Шорохофф. Знаю, что поступаю нехорошо, но вы должны знать, просто должны. Зоя… Она на самом деле пропала. Если раньше она скрывалась от вас и все ее окружение твердило, что она пропала, на самом же деле она была в определенном месте, ей было что скрывать, поверьте…

Шорохофф сидел за столом на кухне, слушал Катю и ничего не понимал. Что такого могла скрывать Зоя? Какие такие свои дела? От стыда? Или, быть может, она замешала в криминале?

— …а сейчас она действительно пропала. И виноват в этом Захаров, я просто в этом уверена… Это он со своими идиотскими розыгрышами или наказаниями. Ненавижу его! А Зоя… Вы просто ничего не знаете!

И Катя, рыдая, принялась ему рассказывать все, что знала.

Обливаясь слезами, она призналась ему, что решилась все раскрыть исключительно из-за детей, его, Шорохоффа, детей.

— Думаю, что она погибла, — сказала она, уставшая от долгого разговора, нервно потирая покрасневший нос. — Вы просто не знаете Зою. Будь она жива, она нашла бы способ сообщить о себе. Мы в какое время живем — телефоны, Интернет! Любой помог бы ей, дал телефон, если предположить, что ее телефон отняли…

Шорохофф не мог воспринять услышанное — его мозг словно на время заблокировали.

Двое маленьких мальчиков Макс и Женя — его дети? И Зоя скрывала это, чтобы, если верить Кате, «не портить» ему жизнь? Неужели он выглядел в ее глазах таким уродом? Человеком, которому нельзя признаться в том, что он стал отцом?

— Знаете, я и вас тоже ненавижу! — вдруг в сердцах воскликнула Катя и хлопнула ладонью по столу так, что зазвенели чашки. — Она постоянно скрывала свою беременность. И от Захарова, который в самом начале сделал ей предложение — родить ему наследника… Она пряталась от него, все боялась, что он увидит и не простит ей обмана. Кстати, дважды ей пришлось скрывать беременность. Потом от вас, господин писатель… Замучили девчонку совсем!!! А она хотела только одного — быть с вами и воспитывать детей. А еще… еще она стыдилась того, что работала стриптизершей, сильно переживала и очень боялась, что вы об этом узнаете…

Катя, эта маленькая хрупкая женщина, все эти годы находящаяся рядом с Зоей и помогавшая ей во всем (даже носившая какое-то время накладной живот!), сейчас, раскрывая все тайны своей близкой подруги, которую она очень любила, говорила о ней в прошедшем времени, так, словно Зоя действительно умерла.

— Я нисколько не сомневаюсь, что это мои дети, — произнес сильно взволнованный Александр, — и я хотел бы узнать, что я должен сделать, какие документы и экспертизы, может, чтобы забрать их? Макса и Женю? Вы, вы, Катя, отдадите их мне? Я готов забрать их прямо сейчас! Обещаю, что сделаю для них все, что в моих силах.

— Вы что?! Никому я их не отдам! Они мне как родные. И пока я не узнаю, что с Зоей, как я могу их кому-то отдать, даже родному отцу?