Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло несколько минут, прежде чем Эйнштейн как ни в чем не бывало спросил:
– Что вы ожидаете увидеть по результатам моей работы?
– Абсолютно ничего. Если получится выпустить какие-нибудь материалы памяти Германа Минковского, будет замечательно, нет – тоже не страшно. Главное, чтобы вы могли воспользоваться идеями покойного профессора.
– Я понял. Конечно, я помогу вам, и надеюсь, получится интересный материал. Но не обещаю, что это произойдет достаточно скоро, поскольку я получил предложение занять должность ординарного профессора в Цюрихе и сейчас должен буду сосредоточиться на своем курсе.
Борн понимающе покачал головой, для него главным являлось согласие Эйнштейна начать работу с тетрадью, а какой будет результат, сегодня, в феврале 1909 года, сказать сложно. Одно успокаивало: в профессиональном мире Эйнштейн был известен своей безукоризненной порядочностью, и передача ему тетради равносильна ее помещению в банковский сейф. С ней ничего не могло произойти, а кроме того, если даже одна строчка наследия профессора может быть использована в работах современных физиков, это будет самым большим вкладом в дело увековечивания памяти великого ученого Минковского.
Эйнштейн принялся с интересом листать тетрадь, останавливаясь на страницах с математическими формулами, потом он просмотрел записи Борна и поднял глаза, в которых, как и прежде, забегали озорные искорки.
– Вы предлагаете интересные вещи, но по поводу вот этих расчетов, – Эйнштейн ткнул пальцем в написанные формулы, – я мог бы поспорить. Смотрите…
– Альберт, – перебил его Борн, – если можно, то не сейчас. У меня меньше чем через полтора часа поезд, а до вокзала надо еще добраться. Так что, можно сказать, ни осталось ни одной минуты.
Эйнштейн надул губы, как ребенок, у которого злая няня отняла любимую игрушку:
– Как хотите.
– Нет, вы меня не поняли. Я очень хочу, но в данный момент тороплюсь. Надеюсь на скорую встречу.
– Доброй ночи! – как ни в чем не бывало произнес Мотя.
– Я-я… Вот, не спится, вот и забрел, сам не знаю… – попытался сбивчиво объясниться Сапожников.
– Прекрати, Миша! Я сразу же понял, зачем ты появился в моем доме.
– Зачем? – Сапожников все еще продолжал свою игру, надеясь оправдать свое появление в кабинете Липсица случайностью.
– Миша, скажи мне, ты правда настолько забыл меня? Неужели ты не помнишь, что я был чемпионом Москвы по шахматам и мог с ходу решать любые логические задачки?
– Я тоже!
– Помню, но сейчас задачку разгадываю я, а не ты!
– Я все равно не могу понять, о чем ты говоришь?
– Ладно, начну по порядку, для непонятливых. Присаживайся. – Липсиц указал рукой на кресло, стоявшее напротив письменного стола. – Итак, твое первое появление на симпозиуме в Хьюстоне. Я конечно же был ошарашен. Сначала даже растерялся немного, если помнишь, но потом, сам не знаю зачем, решил проверить: а ездил ли ты раньше на подобные мероприятия? Я не нашел тебя ни в одном списке прошлых лет.
– Дело в том, что я неофициально приезжал на один-два дня, но не регистрировался.
– Сомневаюсь, что такой человек, как ты, постоянно стремящийся к публичности, а это, как мне помнится, еще со школы, мог отказаться от очередной возможности покрасоваться на страницах международных сборников.
– Ты меня не знаешь, я очень изменился за последние годы и сейчас стараюсь не только не афишировать свое лицо, но даже избегаю лишних контактов…
– Ерунда, – перебил Липсиц, – достаточно в Интернете набрать твое имя, и увидишь десятки тысяч упоминаний о тебе, твоей компании, твоей семье, твоей жизни. Не каждая голливудская звезда пиарится так активно. Все, на эту тему закончили, переходим к следующему эпизоду.
Липсиц был абсолютно спокоен. Он говорил монотонным голосом, так, как будто читал лекцию студентам. Разговор велся по-русски, и Сапожников искренне удивлялся, насколько Моте удалось сохранить произношение и нюансы языка, на котором он практически не говорил последние тридцать лет. Михаилу Петровичу убаюкивающая интонация Моти пошла на пользу, он начал успокаиваться, понимая, что одноклассник вряд ли сдаст его в ФБР или ЦРУ – бог его знает, кто этим у них занимается? Вместе с тем на этом шпионская операция благополучно закончится, и он останется при своих: обезопасит семью от возможных проблем и продолжит отношения с Софи. Как только Сапожников подумал о девушке, Липсиц произнес ее имя.
Сапожников вздрогнул, он заметил, что в последнее время собеседники научились читать его мысли.
– Теперь о Софушке. Те люди, которые подготовили твое проникновение в мой дом, досконально изучили, как и чем я живу, и поняли, что наиболее короткий путь ко мне через любимую дочь. Ты оказался успешным ловеласом…
– Это чушь! – взорвался Сапожников. – Я люблю твою дочь.
Липсиц пожевал губами, почмокал ими и сказал:
– А ты знаешь, может быть. Ты ее действительно полюбил, но это и немудрено – такую умницу и красавицу. Значит, тебе организовали якобы случайную встречу, это так?
– Нет, мне никто не организовывал случайные встречи. Я летел вне всякого плана в Лондон…
Произнеся название города, Сапожников запнулся. Он вдруг вспомнил, что в тот раз не мог вылететь из Москвы два дня в связи с проблемами, возникшими с его самолетом. Могло ли быть подстроено, что разрешение на выезд специально предоставили с учетом пересечения по времени в одном терминале Сапожникова с Софи?
«Так бывает только в кино! Ладно, как-нибудь на досуге подумаю».
Мотя выглядел очень уставшим, было видно, что каждое новое слово дается ему с большим трудом, тем не менее он спросил:
– Что остановился? Вспомнил что-то?
– Нет, ерунда всякая в голову приходит.
– Зря ты так, именно твоя «ерунда» и может быть истиной!
– Прекрати! – повысил голос Сапожников, не желающий верить в разыгранную по нотам встречу с Софи. – Этого не может быть!
– Не знаю, о чем ты говоришь, но может, еще как может, – произнес Мотя с интонацией, полной сострадания.
Разговор закончился. Одноклассники сидели и молчали. Минут через пять, показавшихся вечностью, Сапожников сказал:
– Не знаю, сможешь ли ты мне поверить, но я действительно люблю твою дочь…
– Я тебе уже говорил, что это единственное, во что я могу поверить.
– И на том спасибо.
Сапожников поднялся, собираясь закончить беседу и выйти из кабинета.
– Подожди! – вдруг закричал впервые потерявший самообладание Липсиц и тут же взял себя в руки: – Извини. – Он, настоящий интеллигент, даже в такой критической ситуации не мог опуститься до банальной грубости: – Извини, присядь. Я все-таки хочу с тобой закончить этот разговор.