– Кот, мне не нужны оправдания. Мне нужны объяснения на предъяву.

– А чего мне объяснять… Ко мне сегодня с воли подружка приезжала. Весточку хреновую привезла. Я психанула… Ну и курила одна просто на нервяках. Не до дележки мне было, пойми. И уж тем более, не до чужих вещей. Не трогала я ничего. Обшмонайте вещи мои.

– Обшмонать придется.

Подойдя к Анютиным вещам, Вдова начала скидывать ее белье на пол. Не найдя там ничего из украденного, она выдвинула ящик небольшой тумбочки и замерла. Сделав шаг назад, смотрящая показала на лежавшую в ящике пачку сигарет и пристально посмотрела на Анюту:

– Кот, объяснись.

– Вдова, я отвечаю. Это не я… Я не знаю, откуда они здесь взялись… – Анюту затрясло, словно в лихорадке. Она прекрасно понимала, что ей за это будет и какой теперь станет ее жизнь здесь. И опять за то, чего она не делала! Ну, где же справедливость?! Анюта изо всех сил старалась держать себя в руках, так как в этих местах, свой страх категорически показывать нельзя. К трусам относятся еще хуже или как их почти везде (не только здесь) называют – ссыкунам. Но она и правда ничего не воровала. И именно здесь, среди этих людей, она обрела друзей и поддержку. Именно здесь, она забыла слово одиночество. Именно здесь, она избавилась от унижений и побоев. И вот сейчас, из-за чьего-то подлого поступка, она может все потерять. – Вдова, это подстава, – выдавила из себя Анюта и почувствовала, что ее губы затряслись.

– Да какая подстава!? – завизжала Утка. – Тебя, поскуду, с поличным поймали! Крысятина поганая!

– А ну-ка заткнись, – сквозь зубы процедила Вдова. – Реально, подставой попахивает. Все может быть. Только кому это нужно? – немного помолчав, она продолжила, – Значит так. Есть маза, что это кто-то из своих паскудит. Сейчас у всех шмотки обшмонаем и правда наружу вылезет.

– Это как-то не по понятиям, – продолжала своё возмущение Утка.

– А ты чего так засуетилась? – может это твоих рук дело?

– Нормально вообще! Меня обокрали, и меня же в этом и обвиняют!

Вдова приказала Кирюшке начать проверку всех кроватей. Все подходили к чьему-то месту, вставали вокруг и пристально смотрели. А Кирюшка переворачивала матрасы и выдвигала ящики в тумбочках. Дойдя до Уткиной койки, девушка скинула все лежащее на нем на пол и все уставились, на увиденное. Под обшивочной матрасной ниткой, были аккуратно просунуты денежные банкноты.

– Это что? – ткнула пальцем в купюры Вдова.

– Это мое, – чуть пятясь назад, осипшим голосом ответила Утка.

– Те, которые у тебя типа украли?

– Нет. Это другие. Я откладывала.

– Давно откладывала?

– Да. Мне нужно было кое на что накопить.

– То есть, когда мы на прошлой неделе, на поляну, всей хатой искали, ты в сторонке стояла и помалкивала? Ведь ты говорила, что у тебя нет ничего? Сжопилась?

– Нет. Просто мне эти бабки нужны были.

– Были? Сейчас не надо уже? – начала придвигаться к ней Вдова.

– И сейчас нужны! – со слезами на глазах, заголосила Утка. – Мне для дочери надо! Ясно?! И я не могла их тронуть.

– Допустим. А почему не сказала? Или когда у нас кому-то что-то надо, мы не помогаем? Уважаемые заключенные дамы! – повернулась она ко всем остальным, – Скажите мне, пожалуйста, у нас в хате, хоть кто-то в нужде прибывает? Хоть кому-то, мы в беде, хатой не скинулись? А ну-ка, Кулак, скажи мне, когда у тебя сестра на воле, время в больничке коротала, и бабки нужны были на операцию, откуда ты их взяла?

– Так всей зоной скинули… – замялась девушка. Благодарю. Все сделали. Операция прошла. У сеструхи все отлично дома она.

– А тебе, Лелька, когда бабки нужны были, помогли тебе?

– О чем речь! Конечно!

– А может это не мы? Может ты тоже деньжата под матрасом припрятала? – с хитрым прищуром и, склонив в бок голову, ехидно спросила старшая.

– Да ты что! Я таким паскудством никогда не занималась. Зачем ты так, ты же меня знаешь.

– Знаю. Я думала, что я всех здесь знаю. А оказывается, нет. Оказывается Утка у нас, личность индивидуальная. По своим законам и понятиям живет. Так, Утка?

– Нет. Я живу по общим понятиям. Просто перепугалась, что не получиться достать. Мало ли. А мне очень надо.

– Ты испугалась? Ты за что сидишь? Напомни-ка.

– Мужа убила. Из ревности. Аффект.

– Какой, на хрен, аффект? Ты ему сначала яйца топором отрубила, а потом зарубила насмерть. И ты мне хочешь сказать, что ты чего-то испугалась?

– Ну это разные вещи. То кобель, а то дочь. Тут нельзя сравнивать.

– А я сравню. Это ты кому-нибудь другому, о материнской любви, чесать будешь. Не мне. Я объясню. Дочь твоя, ребенок твой, по твоим словам, любимый, уже двенадцать лет, как в детдоме. Ты от нее по малолетке отказалась и сдала ее, когда ей, по моему, три года было. Так?

– Четыре, – опустила глаза зечка.

– Ну, четыре. Это не так важно. И все это время, жизнь ее тебя не волновала. Ты же ее даже не навещала. Просто болт забила и все. А теперь что, материнский инстинкт проснулся?

– Ну да, пока сидишь, осознаешь все ошибки. И мне стыдно перед своим ребенком. И я хоть как-то хочу искупить свою вину!!! – плача, закричала женщина. – И я понимаю, что деньгами ситуацию не исправишь. Но хоть как-то… Хоть что-то… – всхлипывала она.

– А мне кажется, – сложив руки на груди, сказала Вдова, – что у тебя не инстинкт материнский проснулся, а сущность твоя подлая, наконец, наружу вылезла. – взяв у Лельки сложенные деньги, старшая их пересчитала и приподняв бровь, произнесла:

– Это все, что ты накопила?

– Сколько получилось. Я недавно откладывать начала.

– А как давно ты откладываешь? – встряла в разговор Анюта.

– Ты-то чё лезешь? С тобой, что ли базар ведут?

– А ты не решай, кто лезет, а кто нет, – заступилась за Анюту смотрящая. – Пока, такие вопросы здесь решаю я. А на вопрос ответь. Как давно копишь?

– Месяца два где-то, – замялась Утка.

– Это за два месяца?

– Конечно. Я же не все откладываю. Что-то оставляю.

– Ну ладно. Пока этот вопрос, оставим под вопросом.

– Стоп. – Анюта медленно подняла голову и вдумчиво посмотрела на деньги.

– Вдова, у нас на прошлой неделе, шмон был. Всю хату вверх дном перевернули. Каждый угол и каждую пылинку просматривали. Не было ничего. У нас все чисто было. Вспомни, мы же сами стояли и смотрели, как здесь все выворачивали. Не было там никаких денег! Не было! Зуб даю!

– Т-а-а-ак. Это