– И у нас сейчас почти так, – отозвалась Лиля. – Строим правовое государство.

– У нас такой хренотени не будет никогда, – твердо сказала Мила. – Не верю! Мы анархисты в душе, мы всегда закону показывали фигу в кармане. Из принципа. Принцип такой – все наперекосяк. Закон нас не любит, а мы его. А америкосов хлебом не корми…

– Ты давно не была дома, – перебила ее Лиля. – У нас тоже за деньги любой приговор состряпают. Есть деньги – отмажут. Все теперь можно купить.

– Кошмар! – отозвалась Мила. – Смотри, вот еще отморозок, ограбил дом, застрял в гараже – не смог открыть дверь. И обратно в дом тоже не смог вернуться – дверь захлопнулась. Он и просидел там три дня, а потом подал в суд на владельца дома за психическую травму. И отсудил полмиллиона. Как это называется? А? – Она выразительно посмотрела на Лилю. Та пожала плечами и промолчала. – Тут у нас старуха живет, соседка, – продолжала Мила. – Пришел к ней какой-то хмырь, слезно просил дать хоть какую-нибудь работу, в ногах валялся. Она его пожалела, говорит, убери листья с пристройки. Обычно листья ей убирает одна компания… тут же все схвачено, лицензии, страховки… Ну, полез он и упал. Вывихнул руку, падлюка, и в суд. Бедная бабка чуть умом не тронулась. Двести тысяч. Идиотская страна! – Она бросила газету на стол.

Снова был теплый вечер, снова полнолуние. Снова доносился из спальни Петькин храп, и легкий влажный ветерок раздувал занавески на окнах. Девушки сидели на веранде, пили вино, негромко беседовали «за жизнь».

– Я так рада, что ты приехала, – в который уже раз повторила Мила. – У меня тут крыша едет. Здесь есть своя маленькая Одесса, можно сходить, потусоваться, но Петька не хочет. Его же никуда не вытащишь, зачем тебе деньги, говорю, если ты не умеешь жить? Налоги, страховки, кредит на ремонт. В этой стране лучше всех живется самым бедным и самым богатым. Боже, как я хочу домой!

– А из наших… – спросила Лиля. – Может, с нашими легче?

– Порядочного трудно найти. Я пробовала и по объявлению… Еще в Нью-Йорке. Один пришел с бутылкой, ни цветов, ни конфет, бутылку припер! Глаза бегают, морда гнусная. Ладно, думаю, может, человек хороший. Дантист! Накрыла стол… Знаешь, я от одиночества уже на стенку лезла. Это после Кольки. Ну, он разлил, выпили. Такое дерьмо принес, ужас! Экономный! Сам и прикончил, морда красная, губы мокрые… Ужас! Потом уснул на диване. Так храпел, что посуда звенела. А я всю ночь не спала, думала, проснется и полезет. Не проснулся. Проспал до утра, а утром претензии начались, почему не разбудила, он на работу опоздал.

– В суд не подал?

Мила рассмеялась.

– Нет! А бутылку недопитую забрал. Там на донышке оставалось. Тут же пойла на каждом углу, чуть не задаром, это ж надо, жлобяра! Осчастливит какую-нибудь дуру. Нет, мой Петька против них божий одуванчик. Я его обрабатываю насчет развода… У него дядька тоже в ресторанном бизнесе, зовет его управляющим в Нью-Йорк. Так этот придурок не хочет! Ну, ничего, я его доломаю. Даром я на него три года жизни угрохала? Мне эта Флорида уже поперек горла! Управляй себе, и голова не болит насчет налогов. В Нью-Йорке! – Она помолчала и спросила чуть погодя: – Скучаешь?

– Скучаю, – вздохнула Лиля. – Саша… он совсем не такой, как другие.

– Конечно, не такой. А что хорошего? Переколошматил тебе жизнь, теперь уедет. А у тебя только воспоминания.

– Хоть воспоминания… Понимаешь, в нем мужик чувствуется. Сильный, знает, чего хочет.

– От таких всегда головная боль. Забыла фингал под глазом? Как я понимаю, тебе назад теперь ходу нет. Ну и хорошо, будешь у Эдика работать, он неплохой мужик. И мне веселее. Пока три раза в неделю, а если пойдет, то и каждый день. Тут всегда праздник, люди на отдыхе.

– Спасибо тебе, – сказала Лиля.

– Эдик – гей, его бабы не интересуют, – объяснила Мила. – Считай, повезло. Такой хозяин – большое преимущество в нашей профессии.

– Спасибо, – повторила Лиля, вздыхая.

– На здоровье. Я рада, что ты приехала. Я тут уже… сама знаешь.

– А домой не хочешь?

– Что я, дура? – вскрикнула Мила. – Да я иногда ночью просыпаюсь, думаю, Боже, какое счастье, что я в Америке! Как вспомню, что там было, эти убийства… Соседа убили в подъезде, кому-то задолжал. А один повесился – на счетчик поставили, боялся за семью. Беспредел! А как родное государство нас кинуло! У меня были там какие-то копейки, собирала на квартиру – и то не постеснялись, грабанули! Нет, туда я не вернусь! У нас людей ненавидят.

– А здесь?

– Здесь нормально. Петькина мать – моя лучшая подружка. Кэтрин. Живет рядом, иногда навещает. Редко, не нависает. Очень занята. Радуется жизни, тут у них свой клуб, старички собираются, то в Нью-Йорк, то в Лас-Вегас, то на дискотеки. Не то, что наши, беззащитные и затюканные. Я сначала ожидала подвоха: ну, сейчас, думаю, начнет – то пыль увидела, то чашка немытая, то у Петьки вид голодный. Мне первая свекровь спуску не давала, мы тогда вместе жили. Общественный идиотизм на семейном уровне. Ничуть не бывало. За неделю до визита звонит. Говорит, приеду в следующее воскресенье на чай. В пять. Можно? Я с бойфрендом. Приезжают. Она в коротком платьюшке с блестками, спина открыта. Никаких комплексов. Бойфренд в шортах, сам лет восьмидесяти. Здоровый, загорелый, клацает фарфоровой челюстью, хоть сейчас на выставку. Тоже без комплексов. Сидят ровно час, треп ни о чем: как там бизнес, соседи, друзья, прекрасно выглядишь, Мила, каким кремом пользуешься?

И, главное, не лезет в наши дела, не зудит, не требует отчета, не шарит по шкафам, не ревнует к сыночку. Бойфренд всякие шуточки дурацкие рассказывает, прикалывается, хватает ее за коленки – оба хохочут, а мне плакать хочется – почему мы не такие? Почему эти построили себе жизнь, какая им нравится? Почему у нас вечно свой путь? До каких пор?

И всегда какой-нибудь пустячок подарит, копеечный – то цепочку серебряную, то шарфик, то крем от загара, а после приема непременно открытку пришлет – мол, спасибо за доставленное удовольствие. Называется «thank you note» – благодарственная записка по-нашему. И ты хочешь, чтобы я вернулась? – Она выразительно смотрит на Лилю.

– А я подыхаю, хочу домой, – отвечает печально Лиля.

– Знаешь, я тоже, – вздыхает Мила и машет рукой. – Это не моя страна. И никогда не станет моей. Мы другие, черт бы нас подрал! Давай, Лиль, за родину, которую не выбирают!

Она разливает вино, они чокаются. Лиля почти не пьет, Мила выпивает залпом.

– Все равно, наш народ добрее, отзывчивее, – говорит Лиля.

– Точно! – подхватывает Мила. – Со своей слюнявой любовью к убогим и несчастным, на словах. Да я в этой проклятой Америке за все мои одиннадцать лет котенка беспризорного не видела, а у нас дети на улице, на все готовы за кусок хлеба. Суки они, эти америкосы! И никогда я не пойму, почему они усыновляют больных детей. Калек, со СПИДом. Почему? Нормальные люди от них как от чумы шарахаются, а отмороженные америкосы берут, возятся с ними, ставят на ноги…