– Но он может ее…

– Она сама, кого хочешь, может. Куда твоим шестеркам! Она же мне все рассказала! Но все-таки женщина, нервишки сдали, уехала к знакомой. Говорит, думала, вы его заберете из подвала тем временем. Такие вот дела, – протянул он, рассматривая гостя. – Хотя, может, ты и прав, Рудименто. Ладно, позвоню, скажу, чтоб свалила еще на пару дней. Успеешь за два дня?

Рудик пожал плечами.

– Ну, хоть знаешь, где его искать? Мысли есть?

– Ну, есть… мысли, – ответил неохотно Рудик.

– Облажаешься – спрошу по всей строгости! – Прах вроде пошутил, но глаза колючие.

«Носит же земля злодея», – подумал Рудик, который себя злодеем не считал. Бизнес есть бизнес. Ничего личного. А этот кошек давил в детстве. И братец старший… урод, каких поискать… вся улица боялась.

– Чтоб все было тип-топ, – продолжал Прах. – Понял? – Он любил всякие полублатные бессмысленные словечки, вроде «не надо ля-ля», «тип-топ», «трали-вали».

– Понял. Куда он денется? Его уже ждут в аэропорту, не упустят. На нем Лёнька Телефон. Не мы, так копы. Не отмоется.

– Лучше мы, чтобы пасть не разевал где не надо, понял? А ты что-нибудь слышал?

– Не слышал, вроде все тихо. Ну, записали показания, словесный портрет… все такое. Они, если упали на хвост, уже не слезут. Процесс пошел.

– Такие крутые? – хмыкнул Прах. – Ну да ладно, тебе виднее. А я сразу в отпуск. Жена сейчас в Пуэрто-Рико. С друзьями. Я сказал, у меня дело, давайте без меня, а я подгребу через недельку. Сразу, как управлюсь! – Он хохотнул. Снова разлил водку. – Давай! Вздрогнем! За бабс! Ты пей давай, ночевать у меня останешься. Куда тебе за руль в таком виде? Тут с этим делом строго. Ни за какие бабки не откупишься. Это тебе не наша голытьба. Погнали!

И они снова выпили. То есть, выпил Прах – залпом, а Рудик едва пригубил.

– Э, нет, так не пойдет! – запротестовал Прах, с размаху ставя стакан на стол. – Давай до дна! Тост какой, а? За прекрасный пол, который украшает нам жизнь. Девочек любишь? То-то, Рудименто, и не надо ля-ля. – Он откинулся в плетеном кресле, прищурился, широко улыбаясь. – Была у меня одна, как вспомню, так вздрогну! Такое вытворяла, в голову не полезет! Под водочку в особенности… Ты не поверишь…

И пошло-поехало. Мутные воспоминания о бурной жизни, часть вторая. Сексуально-показательная. С матами, соплями, деталями, смачным чавканьем под бульканье «немироффской». Рудик кое-как допил водку, думая, что нужно было отказаться, ну, не съел бы его Прах в конце концов. Он предчувствовал завтрашний приступ боли, повышенное давление, тяжесть в затылке. И в итоге – день в лежку, дай бог домой добраться без приключений. Вот так и сковырнешься однажды, думал он, и до Флориды не дотянешь. А этому все по барабану, пьет, жрет, по бабам не дурак, и хоть бы что! Штангу тягает, кросс бегает, каждое утро десять кэмэ. В проруби купается. Тут, правда, нет проруби, так он зимние морские купания устраивает. Его с собой брал. Пляж, естественно, пустой – дело в декабре было, штормовой ветер аж свистит, низкие тучи, минус пятнадцать, а этот бизон – голый, чтобы потом не путаться с мокрыми плавками – здоровый, с жирным брюхом, кривыми ногами, вбегает по колено в черную воду и падает в волну. При этом матерится от полноты жизни. Выскакивает пулей, и еще раз падает, и еще. Потом бежит к машине, а тут он, Рудик, на подхвате, с махровой простыней и стаканом водки. У Праха, слушок был, рак нашли три года назад. Год лечился, вышел на какую-то молодую докторшу со своей особенной методикой лечения онкологии, согласился на эксперимент – пробовал на себе новое лекарство, тут всегда нужны добровольцы, и таки выскочил!

Носит же земля, думал завистливо Рудик, поглядывая искоса на хозяина с багровым лицом и такой же, в масть, лысиной. И сальной рожей – как же, весь в воспоминаниях о девках. Если каждый человек, думал Рудик, даром не родится, то какой смысл в этом бизоне? В воде не тонет, в огне не горит. Рак и то не взял, подавился, выплюнул. В присутствии Праха Рудик казался себе маленьким и ничтожным, тот подавлял его. И приходило неуютное понимание, что ему, Рудику, только шестерками погонять, а для Праха он и сам шестерка.

В полях под снегом и дождем,

Мой милый друг, мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От снежных вьюг, от снежных вьюг.

И, если горе суждено

Тебе одной, тебе одной,

Готов его испить до дна

Вдвоем с тобой, вдвоем с тобой…

Роберт Бернс

Ингу Шибаев заметил сразу, как только она вышла из подъезда под тяжелым козырьком. Она шла ему навстречу, с озабоченным лицом, не видя его. Ему показалось, что она похудела и осунулась. Полы длинного белого плаща крыльями угадывались за спиной. Она почти наткнулась на него, и только тогда подняла взгляд, недоумевая. Его поразил откровенный испуг, промелькнувший в ее глазах.

– Саша! – прошептала она, прижимая сумочку к груди. – Откуда…

– Шел мимо, – ответил Шибаев. – Смотрю – ты. Привет, Инга.

– Ты… правда… – начала было она, но вдруг повернулась и побежала от него, неловко ступая на своих высоких каблуках.

Такого Шибаев не ожидал. Обалдевший, он стоял и смотрел на ускользающий белый силуэт Инги, мелькающий в толпе. Потом бросился следом, нагнал ее в два-три шага, схватил за руку. Она сразу же остановилась, не пытаясь вырваться. Останавливались прохожие, настороженно глядя на него. Инга закрыла рукой глаза, опустила голову.

– Что с тобой? – спросил Шибаев резко. – В чем дело? Я тебя что, обидел? – Он тряхнул ее руку, заставляя сказать хоть что-нибудь, но Инга молчала. – Да скажи что-нибудь!

– Сашенька… – пробормотала она. – Сашенька!

– Что случилось?

– Я так боялась…

– Чего ты боялась?

– Когда ты исчез… Я чуть с ума не сошла! Я представляла, что тебя убили.

– Кто? Глупая! Какая ты глупая!

– Я никогда ничего не боялась. Это после… лета. Я просыпаюсь ночью… и…

– Пошли! – сказал Шибаев, взяв ее за руку. – Парк в какой стороне?

– Там! – она кивнула. – Только туда вечером нельзя.

– Ты со мной, – ответил Шибаев. – И ничего не бойся. Ходи с высоко поднятой головой, поняла?

Она улыбнулась, все еще не глядя на него. Покорно пошла рядом, приноравливаясь к его широким шагам.

У входа в парк стояли коляски, запряженные лошадьми. В их гривы вплетены бумажные розы, а возницы в котелках. Пахло навозом, и это казалось странным – деревенский запах в центре Манхэттена. Вода небольшого озерца у самого входа мягко блестела в свете фонарей. Парк высился перед ними черной громадой. Они опустились на ближайшую скамейку. Инга уткнулась в грудь Шибаеву.

– Почему ты убегала? – спросил он.