* * *

Ливнев присоединился к Комиссии в последний момент, когда узнал от Мезенова, что тот летит на далекий мыс специальным рейсом на строительство трубопровода. Стройка была, по местным понятиям, большая, о ней часто писали, а после осеннего Тайфуна она стала даже знаменитой. Ливнев сразу понял, что разгромная статья с его раздумьями, выводами Комиссии просто обречена на успех и прогремит не только на Острове, но и далеко за его пределами. Материал сам шел в руки, и отказываться от него было бы глупо. Ливнев не стал поступать глупо и уговорил Мезенова взять его с собой.

Крупный, с широким шагом, с резкими движениями и громким хохотом, нарочито неуклюжий, вынуждающий сторониться, прижиматься к стенам всех, кто шел навстречу ему по коридору редакции, Ливнев пользовался репутацией журналиста, который после каждой командировки пишет гвоздевой материал. Он действительно привозил статьи, очерки, фельетоны, на которые потом еще долго шли отклики читателей, писали в основном пенсионеры и домохозяйки, которых брал за живое бойкий слог и скандальная постановка вопроса. Надо отдать должное, Ливнев умел произвести впечатление на людей, не очень разбирающихся в существе дела. Полученные отклики он собирал в отдельную папку и обязательно готовил обзор писем, еще раз напоминая о себе и своем материале. Иногда, правда, писали специалисты, ставя под сомнение и задор автора, и его подготовленность. На такие письма Ливнев отвечал вежливо, обстоятельно, преследуя единственную цель – отбить у читателя желание написать еще одно письмо. В долгие переписки он старался не ввязываться.

Еще в самолете, из разговора, Ливнев понял, что настроены все серьезно, что работа будет обстоятельной, кропотливой. Решив, что материал о производственных делах соберет Комиссия, он занялся более простым делом. Потолковав с продавщицей и рассказав ей два потрепанных анекдота, Ливнев попутно узнал, сколько ящиков спиртного выпивают на стройке за день, сфотографировал остатки наглядной агитации, чудом сохранившейся кое-где после Тайфуна, заглянул в пустую читальню, выпил с ребятами в общежитии и заодно поинтересовался, собираются ли они уезжать, когда уехали их друзья, спросил о заработках, а заработки последнее время были невелики, спросил о настроении, а настроение тоже оказалось неважным. После разговора с главным механиком Жмакиным он сделал вывод, что работать здесь можно только на уровне героизма, что уже само по себе давало право на жесткое выступление.

Выйдя из полузанесенного и потому непродуваемого общежития, Ливнев неожиданно столкнулся с Панюшкиным – тот шел, привычно подняв плечи и спрятав руки в карманы куртки.

– Николай Петрович! Добрый день! Ну, знаете, поймать вас совершенно невозможно!

– А зачем меня ловить? Я не беглый... Пока.

Ливнев расхохотался. Он умел смеяться доброжелательно, располагающе, чтоб собеседник понимал – его шутка оценена по достоинству, а человеку, умеющему так смеяться, можно доверять как самому себе.

– Николай Петрович! Конечно, вам не до нашего брата журналиста, тем более областного пошиба. Знаю, что вам привычнее иметь дело с центральной прессой, Всесоюзным радио, но возьму на себя смелость...

– Не прибедняйтесь, Ливнев, – перебил его Панюшкин. – Вы не можете не знать и того, что выступление областной газеты сейчас для меня важнее центральной. Те далеко. Что у вас?

Панюшкин, не замедляя шага, шел, словно отгородившись от Ливнева поднятым воротником.

– Предлагаю провести маленькую летучую пресс-конференцию. Как говорится, у трапа самолета, а? Годится? Попробуем? – Ливнев говорил короткими фразами, пытаясь расшевелить Панюшкина, зажечь его азартом спора, рассчитывая, что тот не удержится и ввяжется в эту короткую, бескровную схватку. – Решайтесь, Николай Петрович! Я задам всего несколько вопросов! Не захотите – не отвечайте. Пока дойдем до конторы, пресс-конференция кончится. Ни одной минуты рабочего времени я у вас не отниму. Договорились? По рукам? Ну? Вперед!

– По рукам! – Панюшкин догадывался, что Ливнев подготовил вопросы, знал, что ответы он истолкует как ему заблагорассудится, но вдруг захотелось схватиться с этим корреспондентом, не для того, чтобы победить, вряд ли это было возможно, скорее, чтобы еще раз убедиться в своей правоте.

– Итак! – Ливнев хлопнул в ладоши, словно начиная отчаянный номер на арене. – Никаких блокнотов и записей. Никаких следов и последствий. Без свидетелей, соучастников и пострадавших. Начинаем. Вопрос первый! Считаете ли вы, Николай Петрович, что вами сделано все возможное, чтобы сдать трубопровод в срок?

– Да. В пределах своего характера, своих способностей и знаний я сделал все возможное.

– Уточняю! – Ливнев снова хлопнул в ладоши. – Можно ли понимать ваш ответ как признание того, что другой человек на вашем месте смог бы добиться большего?

– Разумеется, вы бы на моем месте добились бы большего. Правда, как бы вам это удалось, я не знаю. Знания мои, как видите, ограниченны.

– Отлично! Принимается! Вопрос второй, – Ливнев раскраснелся, ноздри его мощного, выступающего вперед носа вздрагивали. Он почувствовал состояние Панюшкина, понял, что тот сейчас ответит на любой его вопрос, ответит откровенно, и вовсе не потому, что очень уж уважает его, Ливнева. – Считаете ли вы осенний Тайфун единственным виновником срыва строительства?

– Нет. Все валить на Тайфун у меня нет оснований. Сроки были бы сорваны в любом случае. В этом можно убедиться по отчетам, которые мы посылали до Тайфуна. Опоздание составляло три месяца. Вот мы и сдали бы трубопровод на три месяца позже положенного срока.

– Уточняю! – Ливнев не в силах сдержаться, обогнал Панюшкина и забежал с другой стороны. – Какие новые сроки вы могли бы назвать?

– Если Пролив замерзнет, все закончим к весне.

– А если нет?

– Долго отвечать. Уклоняюсь от ответа. Давайте следующий.

– Кому из подчиненных вы доверили бы свое место?

– Званцеву.

– Вы ему полностью доверяете?

– Да. Как специалисту.

– А как человеку?

– Этот вопрос задаст мне он, если найдет нужным.

– Считаете ли вы, что будет справедливо снять вас с занимаемой должности?

– Нет.

– Вы не хотите ответить – почему?

– Снимать меня нецелесообразно по многим причинам. Новому начальнику потребуется время, чтобы войти в курс дела. Январь кончается. Идет весна. Даже если Пролив замерзнет, лед в рабочем состоянии продержится недолго, через месяц-два сойдет. Ни один серьезный специалист не согласится на мое место. Поэтому я в какой-то степени неуязвим.

– Вы действительно считаете себя неуязвимым?

– Конечно, нет!

– В таком случае, как понимать ваши слова? – Ливнев чувствовал, что теряет контроль над разговором, не все сказанное Панюшкиным понимает с полуслова. Ему нужно было время, чтобы осмыслить услышанное, но этого времени не было – он хотел сохранить им же предложенный темп.