Я спросил, где ее отец. Флора широко распахнула глаза и несколько раз коротко выдохнула. Я сделал пару шагов в комнату. Она отодвинулась к дальнему концу стола, теперь оказавшегося между нами, и сказала, что я должен уйти, прежде чем ее отец вернется и я попаду в ужасную беду. Я ответил, что я уже в ужасной беде, и во всем этом виноват ее отец. Флора сказала, что я ее пугаю. Я ответил, что мне жаль, но даже если б я захотел, чтобы все пошло по-другому, этому не бывать.

Потом совершенно внезапно Флора метнулась влево и побежала к двери. Когда она пробегала мимо конца стола, я размахнулся флэфтером и попал ей по коленям. Она рухнула боком на пол, как марионетка, у которой перерезали ниточки. Удар, наверное, ошеломил ее, потому что она не вскрикнула и не издала ни звука, если не считать тихих всхлипываний. Я положил свои инструменты и наклонился над ней. Подняв ее юбки, увидел, что ее колено выгнуто под неестественным углом. Глаза Флоры дико метнулись по сторонам, как глаза животного, попавшего в западню. Мгновение я гладил ее по голове, чтобы успокоить, а потом, не желая, чтобы она страдала, взял флэфтер, встал над ней — мои ноги находились по обе стороны от ее бедер, — поднял инструмент над головой и, вспомнив барана в торфяном болоте, тщательно прицелился. Флора не сделала попытки шевельнуться, и я с силой опустил лезвие на ее голову. Благодаря своему весу лезвие прошло сквозь кость так, будто та была не толще яичной скорлупы. Несколько мгновений руки и ноги Флоры подергивались, потом она затихла, и я был рад, что обошелся единственным ударом.

Я отступил от тела и несколько мгновений осматривал его. Юбки Флоры перепутались вокруг ее ног, руки вытянулись по бокам, и, если б не раскроенный череп, могло бы показаться, что ее поразил удар молнии. Поскольку тело Флоры не освещалось светом из окна, о нее мог споткнуться любой, кто вошел бы в дом. Чтобы этого не случилось, я прислонил флэфтер к стене и перенес ее к столу, где она недавно чистила картошку. Флора не была тяжелой, но, когда я ее поднял, много чего выплеснулось из ее затылка на пол. Я положил ее на спину — ноги ее свисали с края стола — и при этом опрокинул котелок, куда она складывала картофелины. Вода лужей растеклась по полу. Собрав картошку, я сложил ее обратно в котелок. Потом снова взял флэфтер и, все еще сжимая в руке кроман, шагнул в темноту у дальней стороны двери, чтобы спрятаться.

Спустя несколько минут на пороге появился Донни Брод. Он позвал сестру, но, конечно, не получил ответа. Малец шагнул в комнату и увидел ноги Флоры, свисающие с края стола. Донни заковылял к ней, но поскользнулся в том, что вытекло из ее черепа, и упал на пол лицом вниз. И начал плакать. Я шагнул вперед и ударил его по голове флэфтером. Я не желал маленькому мальчику зла, но не мог допустить, чтобы он поднял тревогу. Я не знал, убил я его или просто оглушил, потому что ударил вполсилы, но он затих, и некоторое время спустя я решил, что Донни, должно быть, мертв. Я оставил его лежать там, где он упал, и шагнул глубже в тень.

Не знаю, сколько времени я там оставался. Прямоугольник солнечного света медленно вытягивался на полу, как будто его тянула за угол невидимая нить. Я начал тревожиться. Было бы печально убить Флору и мальчика напрасно.

Вскоре я услышал, как рядом с домом залаяла собака, и это оказалось предвестием появления Лаклана Брода. Он возник на пороге, и его огромная фигура полностью погасила пятно солнечного света, которое ползло по полу. Я не знаю, остановился ли он потому, что в комнате было полутемно, или потому, что увидел перед собой тела. Поскольку он стоял спиной к свету, я не мог рассмотреть выражение его лица. В любом случае спустя несколько мгновений он сделал три или четыре шага туда, где на земле лежал его сын. Там опустился на колени, перевернул тело и, увидев, что мальчик мертв, окинул комнату диким взглядом. Я оставался в тени, не смея дышать. Потом он встал и двинулся к столу, на котором лежало тело Флоры. Увидев, что она тоже покинула этот мир, он приложил кулак ко рту и издал приглушенный крик, похожий на крик убиваемого животного. Лаклан Брод уперся обеими руками в стол, широко расставив ноги. Тело его содрогалось от мощных всхлипываний, но потом он взял себя в руки, оттолкнулся от стола, повернулся и сделал два-три шага к двери. И тут я вышел из тени — и он остановился.

Нас разделяло не больше трех шагов. Меня поразило, насколько он огромный, и у меня возникли мрачные опасения — в силах ли я уложить его так, как уложил остальных. Казалось, он не сразу понял, кто перед ним стоит. Потом выпрямился во весь рост и спокойно спросил:

— Это ты сделал, Родди Черный?

Я ответил, что да и что я пришел, чтобы убрать его из этого мира в отместку за страдания, причиненные моему отцу. Он сделал шаг вперед и ринулся на меня. Не думая, я отставил правую ногу и сделал выпад флэфтером. Лезвие попало Броду в бок, но вес нес его вперед, и мы оба рухнули на пол. Я продолжал сжимать инструменты и, размахнувшись зажатым в правой руке кроманом, попал ему плашмя в висок. Он поднес руку к этому месту, встал и испустил оглушительный рев. Я испугался, что лишь взбесил его и у меня не хватит сил, чтобы его одолеть. Я отполз назад и встал. Лаклан Брод огляделся по сторонам, возможно, надеясь найти какое-нибудь оружие.

Я побежал на него, размахивая флэфтером. Однако на сей раз он предугадал мой удар и поднял руку, чтобы его парировать; схватился за черенок ниже лезвия и вырвал флэфтер у меня из рук. Несколько мгновений Лаклан Брод дико смотрел на меня. Тонкая струйка крови сочилась из раны на его виске. Он держал флэфтер в двух мясистых кулаках, направив лезвие на меня, а потом ринулся перед. Я шагнул в сторону, и инерция пронесла его мимо. Он неуклюже развернулся, возможно, ошеломленный полученным раньше ударом. Теперь я стоял спиной к двери и понимал, что могу сбежать, но не сделал этого, потому что не хотел уходить, не добившись своей цели.

Лаклан Брод снова ринулся на меня. Я вспомнил тот день, когда я был маленьким мальчиком и вол Кенни Смока, взбесившись, понесся через деревню — понадобилось шесть человек, чтобы его усмирить. Когда Брод размахнулся флэфтером, я шагнул внутрь траектории замаха и, протянув левую руку над его плечом, ударил его кроманом по затылку. Лезвие не пробило череп, но удара хватило, чтобы швырнуть его на колени. Он выронил флэфтер, оглушенный, упал на четвереньки, да так и остался стоять. Я шагнул за него и встал над ним так, будто оседлал гаррона. Потом поднял кроман и, стремясь без дальнейших промедлений покончить с этим делом, опустил оружие обеими руками. Удар швырнул Лаклана Брода плашмя на пол, но не пробил кость, и меня поразила прочность человеческого тела. Он лежал на полу лицом вниз; грудь его ходила ходуном, как у выброшенной на берег рыбы. Теперь у меня было время как следует прицелиться, и, когда я опустил оружие в следующий раз, лезвие вошло в череп с неприятным звуком — как будто сапог засосало в торфяное болото. Понадобилось некоторое усилие, чтобы вытащить лезвие из головы. Руки Брода подергивались по бокам от туловища, но я не мог сказать, дышит ли он еще. Тем не менее я нанес последний удар обухом кромана, на этот раз полностью размозжив ему череп.

Потом я отошел от тела и осмотрел дело своих рук. Кровь стучала у меня в висках, я был совершенно ошеломлен, но чувствовал удовлетворение оттого, что успешно завершил свой проект. Для стороннего наблюдателя сцена в доме должна была выглядеть просто ужасающей, и, признаю́, мне пришлось отвести глаза от мертвого ребенка.