И ступил за порог. Коля задышал тяжело и шумно, смотря на обнаглевшего соперника исподлобья. Сжал большие кулаки, оплетенные набухшими венами, сделал шаг вперед. Внутри у Любы противно панически звякнуло. Она отпрыгнула к Соболеву, чуть не сбив его с ног.

— Спокойной ночи, Коль. Утром приду.

И с размаху хлопнула дверью, мигом скрывшей ошалевшее от неожиданности лицо бывшего мужа. Грохот эхом отпружинил от гранитных стен парадки. Сергей перевёл на Любу свой обычный насмешливый взгляд.

— Сурово ты, Люб…

Соболев покачал головой, якобы сокрушаясь, и, крепко обняв ещё не полностью отошедшую от своего поступка Вознесенскую за плечи, повёл к лифтам.

* * *

До квартиры добрались молча. Эмоциональный откат, обычный после нервного напряжения, опустился Любе на плечи, придавливая к земле и утяжеляя шаг. Говорить не хотелось. Оборванные мысли о тщетности бытия и о том, что всё проходит, даже любовь, и всё притупляется, даже сильная боль, мелькали в голове, заполняя образовавшуюся внутри пустоту. Сергей тоже, казалось, ушел в себя, о чем-то задумавшись. Карие, всегда такие внимательные, глаза смотрели будто сквозь, мимо и глубже разом.

Поворот ключа, тихий скрежет дверного замка, щелчок выключателя, горячая ладонь на пояснице, мягко и настойчиво подталкивающая к спальне. Кот, подбегающий к ногам и начинающий отчаянно о них тереться. Всё до боли знакомо и всё как будто в первый раз — так остро Люба воспринимала каждое мгновение. Так по-новому оценила его. Есть будущего — нет…И вдруг стало всё неважно…Она только что равнодушно хлопнула дверью у самого носа человека, которого очень любила когда-то…А сейчас осталась только легкая, приправленная раздражением, симпатия да гора общих, таких разных, воспоминаний…

Кто сказал, что и с Сергеем так не будет? Может, у них нет ничего, кроме этой ночи…И хотелось вдруг запомнить, удержать в себе это состояние глупой, нелогичной, отрывающей от земли влюбленности. Именно влюбленности — не любви. Не осознанного, одобренного умом чувства, а той нервной эйфории, замешанной на гормонах и инстинктах, на запахах, полуулыбках, взглядах и прикосновениях, которая владела ей. Когда и думать нормально не можешь, и обижаешься на глупости, и смеешься невпопад, заразительно и громко…Ей тридцать пять. Возможно, больше так уже никогда не будет…

Свет в спальне включать не стали, в полутьме белой ночи наощупь пятясь к кровати. Пальцы Любы сами нетерпеливо запорхали над пуговицами мужской рубашки, тело бесконтрольно льнуло к Сергею, вжимаясь, мешая вместе идти. Его сминающие одежду ладони ожогами ощущались на горящей, ставшей такой чувствительной коже. Икры уперлись в изножье. Люба подняла руки вверх, помогая снять с себя мешающие им обоим сейчас платье. Холодок мурашками пробежал по нагому телу, но тут же стало горячо от крепких мужских объятий, от поцелуя в шею, в подбородок, висок. Прикрыла глаза, прерывисто дыша и нежась.

Забрались, не расцепляясь, дальше на кровать. Сергей потянул вниз по ногам её белье, одновременно жадно целуя в губы. Люба послушно приподняла бёдра, облегчая путь кружеву, погладила вторгшийся в её рот язык своим. Дурея от того, как сладко и трепетно дрожит всё её тело в предвкушении. Хотелось гладить, сжимать, кусать, нюхать, под кожу залезть, чтобы ощущать ещё ярче.

— Мне так хорошо с тобой, Серёж…так хорошо…Так хорошо… — залепетала неразборчиво, не разрывая поцелуй.

Вместо ответа между ног ощутила требовательное давление. Запрокинула голову, закрыла глаза, кусая губы и улыбаясь, втягивая носом запах мужчины и их близости, забирая кожей припекающее тепло, вся пропитываясь им. Ощущение, что они одно, жгучее и такое сильное. Что, казалось, ничего нет в мире сильнее этого. Даже несмотря на то, что Люба точно знала, что это неправда. И обыденная реальность с её проблемами и заботами всегда побеждает. Но только не в эту секунду…

* * *

— Люб, ты говорила, с мужем хорошо расстались, — Сергей чиркнул зажигалкой, сделал глубокую затяжку, раскуривая, и выпустил в открытое окно густую белую струю, — Что-то как-то слишком хорошо, да?

Кинул на приподнявшуюся на локтях Вознесенскую быстрый взгляд, лишь на секунду задержавшийся на оголившейся груди, и вновь к окну отвернулся. Люба вздохнула и встала, оборачиваясь простыней. Подошла, бесшумно ступая голыми ступнями по ламинату. Положила голову Сергею на плечо, обвила руками талию, мазнула губами по шее ближе к линии роста щетины, собирая вкус остывающей влажной кожи, и промолчала.

Соболев подождал немного, рассеянно гладя её по спутанным светлым волосам и смотря на горящий огнями ночной город, расстилающийся перед ним.

— Расскажешь может всё-таки?

Люба прижалась к Сергею сильнее и выдохнула ему в плечо.

— Расскажу…

* * *

Когда Сергей открыл глаза, щурясь от непривычно яркого для Питера утреннего солнца, Любы рядом уже не было. Только запах её, словно яблоня в цвету, едва уловимый, но такой будоражащий и теплый, ещё чувствовался в воздухе. Соболев нахмурился сначала, потирая ладонями лицо и садясь на кровати. Вот куда ей срываться в субботу? А потом вспомнил, что у неё гость там с сыном, и без завтрака их она умрет, но не оставит.

И смешно, и бесит.

В Любе всё было такое для него. И раздражало, и веселило, и задевало за живое, и хотелось и дальше смотреть и смотреть на эту удивительную, любопытную для него женщину. И чем больше узнавал о ней Соболев, тем более многогранной и интересной она ему представлялась. Вчерашний Любин рассказ до глубины души его поразил. Даже сны снились, которых он уже лет десять как не видел. Тревожные, трогательные и щемящие: про детей, про работу, про жену почему-то и её сына Мишку, по которому он скучал, про роды, про улыбки и слёзы, про ошибки его…

У каждого врача есть свой страшный тайный список, когда что-то пошло не так, когда не смог, не справился, где-то не успел, где-то сдался…И тебе могут тысячу раз потом сказать, что ты не виноват, и ты сам себе ещё тысячу раз повторишь это…Да только толку…У Соболева тоже этот список был. Где-то далеко на задворках сознания. Сергей был профессионалом и умел запихивать его подальше, потому как работать невозможно, если всё время себя грызть. Да и жить тоже…Черствеешь… А Любин тихий грудной голос в ночи, полный нежности и печали, будто оживил каждое мгновение из тех, что он обычно предпочитал не помнить. Словно на собственной исповеди побывал. Она говорила, а он свои промахи вспоминал почему-то, глубоко задумавшись…

Когда замолчала, Соболев тоже ничего не сказал. Так и продолжил смотреть на несущиеся в ночи машины по набережной, на черную беспокойную Неву, на зарево огней на том берегу и сиреневые в нём очертания домов. Пальцы рассеянно перебирали Любины такие мягкие светлые волосы, щекоча кожу головы. Люба уже давно устроилась на низком подоконнике перед ним, укутанная в тонкую простыню, откинула голову на грудь, вцепилась в мужские, обнимающие её руки и притихла… Сергей чувствовал, что никакой оценки своей истории Вознесенская не ждет и был ей благодарен за это. Ну вот что тут скажешь? Нечего…Бывает…