— Кэтрин, — сказала Элисон Чейз в комнате, где она занималась с дошкольной группой воскресной школы, — сейчас твой черед завязать глаза.

Держа в руке шарф, она подошла к Кэтрин. Кэтрин сделала шаг назад.

— Ну-ка, прекрати это немедленно! — велела миссис Чейз.

Ужасно, но в это утро Элисон овладела какая-то малюсенькая жестокость. Когда священник привел Кэтрин к ней в группу, посадив на бедро извивавшуюся Джинни (которую он должен был сразу же отнести в другое помещение, напротив, через коридор, где дочка Остинов занималась с малышней), он сказал: «Элисон, привет. Слушайте, еще раз спасибо за яблоки. — И добавил, обернувшись: — Они были просто объеденье!» Эти его слова довели Элисон до бешенства. Он мог ее поблагодарить, но зачем же было лгать?!

Кэтрин Кэски, возможно, и не была из любимых ребятишек Элисон, но воспитательница раньше чувствовала к девочке что-то вроде жалости. А сегодня она к ней ничего подобного не чувствовала. Сегодня она чувствовала, что не любит эту девчонку, которая — стоит ей увидеть, что Элисон на нее смотрит, — всегда от нее отворачивается.

— Кэтрин, посмотри на этот плакат, который вся группа только что прочла, — сказала Элисон.

Накануне Элисон трудилась над ним весь вечер напролет. «ЛЮБИТЬ ГОСПОДА ЗНАЧИТ ЗНАТЬ ЕГО ЗАПОВЕДИ. Я ПРИСОЕДИНЯЮСЬ». Упражнение включало не только чтение плаката, но и обход с каждым из детей вокруг него поочередно, с завязанными глазами, чтобы они заучили текст наизусть и узнали, что такое вера и покорность.

— А это про что? — спросила Марта Уотсон, указывая на новую картину на стене.

— На этой картине, — объяснила миссис Чейз, — изображены христиане, ожидающие, чтобы их бросили львам. Тогда, очень давно, если вы были христианами, римляне хотели вас убить. — (Дети в комнате притихли.) — Они загоняли вас в клетку, и приходил стражник, и он задавал каждому вопрос: «Ты христианин?» И люди молились, чтобы у них хватило мужества не отречься от нашего Господа. Когда мужественный человек отвечал стражнику: «Да. Я христианин, я верю в Иисуса Христа!» — его или ее — потому что они там делали это даже со старыми женщинами — бросали на арену, большую, как футбольное поле, и их съедали львы. А зрители это приветствовали криками.

Некоторые ребятишки сели на маленькие стулья, кто-то из мальчишек изобразил рычание льва. Марта Уотсон сказала:

— Прекрати, Тимми.

— Подойди ко мне, Кэтрин, — сказала миссис Чейз, направляясь к девочке и протягивая к ней шарф.

Кэтрин замахала руками и расплакалась.

Разумеется, никто не знал, чего стоило Тайлеру прочесть проповедь. Они же не были священниками, откуда им было знать? Много воскресений подряд он чувствовал себя больным, какое-то особое измождение ощущалось в каждой косточке его тела. В другие дни он чувствовал маниакальное возбуждение и жар, словно термостат у него внутри включил на полную мощность какую-то печь. Тогда он совершал долгие прогулки быстрым шагом или в летние месяцы проезжал много миль на велосипеде. Но часто, особенно в эти, теперешние дни, он чувствовал себя разбитым. Так он чувствовал себя и сейчас, шагая через нижнюю парковку, тогда как его мать пошла забрать девочек из воскресной школы. Все его члены, казалось, были заполнены мокрым песком, и он решил не ходить сегодня на «кофейный час» с прихожанами.

У его машины стояла женщина из аптеки. На ней было синее пальто, и она улыбалась ему с самообладанием, которое он нашел примечательным. Тайлер протянул ей руку.

— Полагаю, мы с вами уже встречались, — произнес он.

Лицо у нее было гораздо проще, чем он его помнил, вполне ординарное и приятное. А глаза оказались тоже меньше, чем он помнил.

— Я Сьюзен Брэдфорд, — сказала она. — Ой, надеюсь, вы не сочтете меня слишком развязной, но мы с вами оба знакомы с Сарой Эпплби, как мне представляется.

— Да, вы правы, и — нет, не сочту.

— Надеюсь, ваша малышка чувствует себя хорошо? — спросила женщина. — У нее были боли в животике, но ведь это случилось уже много недель тому назад.

— О, с ней все прекрасно. У нее все в порядке. — Взгляд священника на миг задержался на лице женщины, потом медленно обвел парковку, горизонт, деревья, голубое небо над ними и в дальнем конце парковки — Чарли Остина в машине, читающего газету. Тайлер вновь обратил усталые глаза на Сьюзен Брэдфорд. — Что бы вы сказали, если бы я предложил вам вернуться с нами домой и принять участие в нашем воскресном обеде?

Она поехала следом за ними в своей машине, а Маргарет Кэски, обернувшись к заднему сиденью, говорила девочкам:

— Вы должны очень-очень хорошо себя вести. У нас к обеду будет гостья. Кэтрин, ты меня слышишь?

— Мама…

— Тайлер, — его мать говорила твердо, сурово глядя на него, — я рада, что вычистила весь твой дом сегодня утром. А я так плохо спала. И я рада, что у нас на обед запеченная свинина.

В зеркало заднего вида он заметил, что Сьюзен Брэдфорд включила сигнал поворота, следуя за ним на Степпинг-Стоун-роуд: сверхосторожный водитель — включить сигнал поворота, когда ни одной машины на дороге не видно. Он и сам всегда делал так же — включал сигнал поворота, хотя на дороге не было видно ни одной машины. Лорэн терпеть этого не могла.

«Ох, да поезжай же ты, ради всего святого», — говорила она. «Здесь тебе не Массачусетс», — обычно отвечал он.

Мир вокруг, с этим бледным полуденным светом, льющимся сквозь почти полностью обнажившиеся деревья, был, казалось, полон невидимых течений, потоков сведений, которые он не мог уловить. Он снова взглянул в окно заднего вида. Кэтрин уставилась на свои ладони, потом посмотрела в окно, и глаза ее, даже сквозь завесу волос, светились глубокой, напряженной задумчивостью.

— Как ты там, на заднем сиденье, Китти-Кэт, нормально?

Она кивнула, по-прежнему глядя в окно.

Пока его жена и дочь накрывали на стол, Чарли рассматривал узор обоев над панелями. Бледно-голубой узор на белом фоне. У него было такое ощущение, будто он никогда его раньше не видел. Лозы это или не лозы? Труба, увитая лозами? Он откашлялся.

— Я тебя уже второй раз спрашиваю, — сказала Дорис. — Ты что, простудился?

— Я не простудился, — ответил он.

— Если ты простудился, тебе на следующей неделе лучше не ехать в Бостон. Я так и не могу понять, что за встреча там у вас намечается. Кому интересно, что делает Массачусетский совет по словесности? — Дорис поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом.

— Господи, помоги, Дорис! Я не простудился, и я не собираюсь снова объяснять тебе, что это за встреча, будь она неладна.

Чарли сел за стол, в центре которого исходило паром блюдо с тушеным мясом. Он никак не мог отдышаться и снова закашлялся. Он знал — это ощущение рыхлости в горле означало, что он вот-вот сорвется, и сорвется страшно. Что разрозненные образы опять зашевелятся у него в голове: малорослые филиппинские солдаты, едящие только что пристреленных лошадей, пылающие джунгли — дым такой черный, когда взрываются склады боеприпасов, весь этот ужас, крутящийся сейчас у него в голове, пока он смотрит на своего старшего сына, а тот взял кусок хлеба и ест его украдкой, низко наклонив голову, и кончик носа-картофелины у него покраснел… Чарли счел это зрелище столь отвратительным, что мог бы отшвырнуть блюдо с мясом на конец стола и изо всех сил шлепнуть сына ладонью по голове. Кажется, его даже затрясло от усилия сдержать себя, и, когда мальчик испуганно взглянул на отца, Чарли охватило отчаяние.