мог расслышать лишь собственное дыхание. Казалось, кроме меня самого в этом месте не осталось ничего живого.

Хотя, как там сказал Генка Белов? Ты уже неделю, как умер? Ты такой же труп, как и я? Меня эти слова насмешили. Хохот буквально прорвался наружу. Я прихлопнул рот ладонью. Смех лез через нос. Я все смеялся и смеялся, никак не мог остановиться. Умер! Ха-ха-ха! Живой труп! Ха-ха-ха! Ай, да Генка! Ай, да шутник! Даром что труп. Трупешник. Трупак. Мертвечина…

Веселье схлынуло совершенно неожиданно. Мне стало страшно. А остальные? Что с ними? Неужели тоже умерли? Неужели я здесь остался один? Без карты. Без помощи. Без поддержки.

Хорошо говорить, ищи убийцу. А как его искать? Я понятия не имею, что тут было на самом деле. Я же не Мишка! Точнее, не так. Я Мишка, но не тот. Не тот, что был здесь в тот вечер, когда обмывали находку онгона. Не тот, что знал, кто убил Генку.

Тут на меня напал ступор. Мысль побежала по кругу. В голову пришло что-то важное, только я никак не мог уловить, что. Пришлось замереть, сдавить виски пальцами. Начать повторять все то, что стало известно за эту неделю.

Итак, по порядку. У мишки был дед. У деда была карта. Карта с кладом. В голове появилась навязчивая мелодия. Наташин голос запел:

У попа была собака, он ее любил.

Она съела кусок мяса, он ее убил!

Стоп! Это я заорал вслух. Мне нужно было заставить навязчивый голос замолчать. Стоп! Вот оно. Убил!!!

«А с чего я взял, что Генку кто-то убил?» — вопрос был фантастически отрезвляющий. Голос в голове мне ответил: «Он сам тебе сказал!» На этот раз голос был Тохин.

«Как он мог сказать, если он покойник? Разве покойники говорят?» — резонно удивился я.

Этот вопрос остался без ответа. Я еще какое-то время простоял неподвижно, пытаясь услышать голос, но ничего не дождался. За это время появилась новая мысль: «Не пора ли глянуть, что там с ребятами? Живы они или нет? Может, Генка меня просто пугал? Может он никого вовсе и не убил?»

Я попытался обернуться резко, но едва не упал. Ноги держали плохо. Кружилась голова. В теле ощущалась потрясающая слабость. Поворачиваться пришлось потихоньку, делая крошечные шажки. Один, второй, третий…

Вашу ж мать!

Ладонь сама скользнула за пазуху в поисках крестика. Только искать было нечего. Не носил я никогда крест. И здешний Миха не носил его тоже.

У костра продолжалась игра. Веселая, бесшабашная. Карты сами собой взлетали в воздух. Сами ходили, сами отбивали. Все сами. Не было там ни одного игрока. Ни живого, ни мертвого. Не было вообще никого.

Полешки сами прыгали в костер. Чайник сам разливал по чашкам отвар. Чашки чокались с металлическим лязгом и опрокидывали содержимое в невидимые глотки. Веселье было в самом разгаре. Только люди на этом празднике жизни оказались лишними.

— Смотри! Смотри! Смотри! — раздалось на все голоса из тумана. — Не найдешь убийцу, так будет всегда. И ты здесь останешься. Хозяину нужны мертвяки…

Голоса все были незнакомые. И все они звали меня.

— Не дождетесь! — заорал я во всю глотку и ринулся прочь.

Ринулся… Три раза ха-ха. Сложно бежать, когда туман вцепляется тебе в ноги. Держит. Волочится следом трехпудовой гирей. Я едва передвигал ногами. Я пытался убежать и не мог.

Туман обступал со всех сторон. Туман смотрел на меня мертвыми лицами. Чужими лицами, незнакомыми. Туман не отставал. Я плюнул, сжал зубы, до боли, до скрежета, и пошел напролом. Прямо сквозь упругую белую стену.

* * *

Утро застало меня в палатке. Не в чьей-то чужой, а в моей собственной палатке. Рядом, прижавшись всем телом и крепко вцепившись в мою руку, спала Наташа. Живая Наташа. Совершенно живая. Теплая.

Я провел рукой по ее щеке — нормальная кожа. Ни язв, ни трупных пятен. Ничего, что напоминало о вчерашнем Генкином визите. Черт, а был ли он, это визит? Может, мне все приснилось? Я ощупал себя. Странно. Очень странно.

Мы были одеты — и Наташа, и я. Да что там, одеты. Мы были даже обуты. И спали вповалку поверх моего мешка. Я чуть приподнялся и тут же поморщился. Зверски болела голова. В горле стоял дикий сушняк. Зрение слушалось плохо — предметы вокруг двоились, расплывались. Я никак не мог сфокусироваться хоть на чем-то. И вообще было невероятно хреново.

Я хотел было сесть, привести в порядок мысли, чувства. Но Наташа вцепилась в мою ладонь и, не открывая глаз забормотала:

— Нету! Слышишь? У меня больше ничего нету! Забирай ожерелье. Забирай бусины. Больше ничего нет! Не трогай меня. Не трогай. Я жить хочу! Страшно! Страшно!

По щекам ее потекли слезы. Мне стало ее жаль. Я стер ладонью влажную дорожку и прошептал девушке на ухо:

— Не бойся. Тебя никто не тронет. Я не позволю.

Язык во рту ворочался с трудом. Слова получались невнятные, но Наташа поняла. Проснулась. Распахнула глаза. Увидела меня, попыталась улыбнуться, но тут же сморщилась, пожаловалась:

— Пить хочется. И щека болит.

Я вновь провел по ее коже. Теплая, бархатистая, с россыпью огненных веснушек. Сказал:

— Странно, что болит. Тут ничего нет. Ни синяка, ни раны. Может, прикусила?

— Не эта щека.

Наташе слова тоже давались с трудом. Она перевернулась на спину, показала пальцем на вторую щеку.

— Эта.

Я аж охнул. Лицо ее было разодрано. От виска и до самого подбородка шли три глубокие борозды. Раны за ночь подсохли, не сочились, не кровили, но выглядели все равно ужасно. Кожа вокруг покраснела и припухла.

— Горит, — сказала девушка плачущим голосом. — Больно. Что там?

Я попытался ее успокоить:

— Ничего страшного. Ты где-то оцарапалась.

— Правда? — ей очень хотелось верить.

Я кивнул.

— Правда, не трогай. Сейчас найдем Эдика, и он тебя полечит.

Из палатки выбирались на четвереньках. Ни у нее, ни у меня не было сил. Снаружи Наташа уселась на землю, вздохнула, спросила, надеясь на объяснения:

— Что с нами было ночью?

— Не знаю, — честно ответил я, — наверное, это все Санжаев хозяин. Пугал.

На этот раз она не стала спорить. Только прошептала едва слышно:

— Миш, он страшный. Я его видела.

Я не сразу понял, переспросил:

— Генку?

Она махнула рукой.

— Причем здесь Генка? Хозяина. Он приходил ко мне.

И Наташа горько заплакала.

Глава 22

Она плакала, терла лицо, моргала и отчаянно щурилась. Словно под веко ей попала ресничка. Я испугался, что ночью девушке поранили не только щеку, но и глаз.