Однако я не уверен в правильности такой оценки ситуации. Наряду с ухудшением качества труда и дисциплины, представляющими собой следствие поклонения новым лозунгам и модным тенденциям, принципиальной борьбы со всевозможными традициями прошлого, хорошими или плохими, наряду с порой полнейшим разложением, которое приводит к тому, что превосходные преподаватели уходят из школ, а родители забирают детей, рискуя оставить их без обучения в школе, где, как они убедились воочию, царит полный упадок, наряду со всем этим есть школы с по-настоящему полезными нововведениями. Но следует сразу подчеркнуть: это не заслуга большевизма, такое явление объясняется только личностью учителей, преподающих со старых времён. Их героический самоотверженный труд в период краха останется памятником идеализму, их жажду деятельности не могут подавить даже жалкие зарплаты и отвратительные рабочие условия эпохи большевиков. Здесь, как и в случае с большей частью положительных моментов вообще, стоит добавить – не благодаря большевизму, а вопреки ему.

Много грустных картин я повидал, но посещение прежней Медведниковской гимназии, ныне 9-й школы МОНО (народное просвещение Москвы), я вспоминаю с радостью. Её умный, энергичный руководитель не только в соответствии с требованиями сделал общую для такого типа школ минимальную программу «как можно ближе к жизни», но и придал всему образованию в этой школе коммерческую направленность.

В кабинете физики все приборы были изготовлены учениками самостоятельно. Они были предельно просты, но превосходно подходили для объяснения основных разделов физики. Такой результат ручного труда в моих глазах имеет бсльшую ценность, нежели дорогостоящее покупное оборудование. Для изучения зоологии использовались настоящие мелкие животные, собранные самими учениками во время экскурсий, теперь за этими животными ухаживали и делали с них зарисовки, указывая название животного и информацию о нём; на уроках ботаники таким же образом использовались маленькие коллекции растений. Вместо стандартной, общей для всех схемы здесь наблюдалась очень ценная направленность на индивидуальность ученика. И хотя похоже, что школы такого типа должны превратиться в учреждения, готовящие к учёбе в университете, девиз «как можно ближе к жизни» здесь воплощается в реальность интересным и прямо-таки забавным образом. Трудные годы в нужде многим преподали урок. В школьной химической лаборатории, помимо изучения теории, занимались практическим применением технологий. Ученики варили мыло, целыми маленькими партиями, изготавливали зубной порошок из мрамора, занимались очисткой сырой нефти, делали чернила. Последнее составляло особенность именно этой школы, которая даже продавала свои товары другим школам. Можно представить, какой интерес всё это вызывает у учеников.

Довольно занятным, но имеющим более сомнительную ценность представляется использование на занятиях по всевозможным предметам графических изображений, поделок, раскрашивания и т. д. Например, при изучении истории революций во Франции и в России использовались символы в виде цветных линий для обозначения различных течений и народных классов, а также изображения личностей и конкретных эпизодов, указания дат важнейших событий. При изучении истории культуры изготавливались целые сооружения: например, миниатюрная пирамида из картона и дерева, выполненная в тончайших подробностях, с гробницей и обмотанной льном мумией, как на исторических рисунках. Всё это умные ученики различных возрастов воспринимают с живым интересом; учёба на базе иллюстраций превращается в игру, но русские дети относятся к ней со всей серьёзностью.

Примерно те же самые принципы можно обнаружить, например, в опытно-показательных школах. Повторяю, здесь есть движение, развитие, но заметьте – только до тех пор, пока разумные люди держат всё в разумных границах. В целом же очевидна склонность к злоупотреблению чем-либо, излишествам, так часто проявляющаяся, когда русский человек охвачен какой-то идеей. А если власти проявляют к чему-либо особый интерес, то дело оказывается испорченным, тогда работа con amore превращается в погоню за эффектным шоу, ещё до того как проект полностью разработан. Вера в пользу графических изображений и ручной труд уже стала чуть ли не суеверием; а поскольку подобная индивидуальная работа занимает очень много времени, то, если упомянутым способом злоупотребляют, ребёнок в результате получает слишком мало знаний. Кое-где этот «метод» вылился в статистическую схематизацию, представляющуюся в свете нашего обыденного представления о действительности скорее комичной. Не говоря уже о том, что власти могут внезапно вмешиваться со своими затеями. Как этой весной, когда в Москве планировали устроить сельскохозяйственную выставку. Школы получили приказ отбросить всё в сторону и привязать «исследовательский метод» и прочее обучение (кстати, на целые месяцы) к теме выставки.

Удручает также мысль о том, что положительные стороны представляют собой скорее отдельные новые побеги, часто лишь ростки, от корня, прежний куст которого выжжен или завял. Что стало с хорошо развитой системой народных школ в Москве, существовавшей до войны? И неужели найдётся коммунист, который, положа руку на сердце, не подвергнет сомнению в отношении системы школьного образования знаменитое определение цели революции, сформулированное Троцким: detruire pour construire de nouveau? Во всяком случае, такой обходной путь долог и требует напрасной траты сил.

Но, хотя подобные меры и новые методы представляют собой скорее лишь возможности, всё-таки они невольно вызывают радость. И во всей нынешней ситуации есть, несомненно, одна светлая сторона – по-прежнему горячий интерес к преподаванию, особенно, пожалуй, в Москве. Интерес к преподаванию появился задолго до установления господства коммунизма, но в этой сфере и во взглядах большевиков с твёрдыми коммунистическими убеждениями имеется симпатия к такой работе. Двум энергичным университетским профессорам удалось воссоздать «разлетевшееся в щепки» Педагогическое общество в Москве. Вопросы педагогики обсуждаются со жгучим рвением. Опираясь на подобные разговоры и практический опыт, один из моих коллег охарактеризовал педагогическую жизнь следующим образом, обобщая тем самым и многие из моих собственных впечатлений: «Разумеется, многое погибло, и многое из того, что пытаются сделать сейчас, исчезнет, так и не воплотившись в жизнь. Однако есть вероятность, что любовь учителей к своей работе и те идеи, которые зачастую возникают у кого-то по чистой случайности и которым люди стремятся найти применение, нередко только чтобы дать выход забаррикадированной жажде деятельности, кое-где могут дать начало удачным нововведениям в этой области».

Такие тенденции имеют крепкую основу для дальнейшей разработки – не столько в интересах представителей власти, сколько для народа в целом. Можно усмотреть залог более светлого будущего – не в многообещающих и безрезультатных жульнических программах и принудительной организации, а в сильной тяге к знаниям у молодого поколения, встреченной горячим, самоотверженным стремлением поднять на ноги свою страну, которое часто даёт учителям и учительницам, как новым, так и работающим давно, чувство, что они почти миссионеры в своей области.

* * *

Но это лишь одна сторона школьной жизни. Вторая демонстрирует то же давление со стороны губительных в моральном плане принципов классовой борьбы русского коммунизма, которое мы видели в вузах. Наблюдается та же насильственная система при приёме в учреждение. Можно было ожидать, что теперь, когда прежний господствующий класс выведен из игры, у всех детей будут равные права на духовные блага нового общества и они вырастут в прекрасном «бесклассовом» мире. Но нет, ведь для тех групп населения, которых диктатура пролетариата предаёт анафеме, закрыты двери даже в школу. Большевики, например, сами утвердили новую экономическую политику, когда коммерческая жизнь регулируется в большей мере в соответствии с нормами частной собственности, – но ни один ребёнок, относящийся к «классу», занятому в этой самой коммерческой сфере, по закону не имеет права на поступление в 9-ю школу МОНО, характеризующуюся… коммерческой направленностью.