живые дети ужасно несносны и капризны – я не могла ни держать их на руках, ни кормить, да у меня и не было опыта, так как я воспитывалась в маленькой семье, а когда я ходила в гости, то не хотела ни слышать, ни нюхать маленьких детей. И вот теперь я обнаружила, что и с мертвыми младенцами ужасно много хлопот.

К счастью, Джош все объяснял мне во время вскрытия, а я, раскрыв рот, внимала. После взвешивания и измерения длины тела младенца – для определения истинного срока беременности – вскрытие производила патологоанатом, а не мы. Мы, техники, записывали результаты вскрытия и исследования, подавали врачу нужные инструменты и помогали раскладывать крошечные образцы тканей в пробирки и флаконы. Только детские патологоанатомы знают особенности детских органов, которые так малы, что их можно с очень большим трудом отличить друг от друга. Техники не вскрывают даже череп умершего ребенка, как это обычно мы делаем на вскрытиях взрослых. Патологоанатом сам откидывает лоскут хрупкой нежной кожи и вскрывает череп специальными ножницами. Пила не нужна для вскрытия хрящевого покрова, так как череп эмбриона еще не окостенел и состоит из нежного хряща. В некоторых местах, называемых родничками, отсутствует и хрящевой покров.

Наша задача – вести протокол вскрытия, и в нужный момент погрузить извлеченный из головы мозг в формалин для того, чтобы «зафиксировать» его на неделю, после чего мозг можно будет рассечь и исследовать. На этой стадии мозг эмбриона или новорожденного слишком жидок, и я могу сравнить его с розовым бланманже, на поверхности которого не видно ни борозд, ни извилин, которыми отличается мозг взрослого человека. Кроме того, в нашу задачу входит восстановление исходного внешнего вида ребенка, если родители захотят посмотреть на него в последний раз. Естественно, мы должны им это позволить, как только это станет физически возможно.

– Я не понимаю, Джош, – сказала я, когда было закончено первое в моей жизни вскрытие ребенка, в котором я не участвовала, а только стояла рядом и задавала один вопрос за другим, – как мы сможем показать родителям ребенка, если из головы извлечен мозг, а исследовать его можно только через неделю?

Я ткнула пальцем в пластиковый контейнер, в котором в формалине лежал крошечный мозг.

– Нам и не нужно укладывать его обратно в голову, – терпеливо ответил мне Джош, свернув рулон марли и аккуратно уложив его в полость младенческого черепа.

Я начала понимать, но все же задала еще один вопрос:

– Но, если мы сейчас зашьем череп, то через неделю нам придется снова его открывать, чтобы положить мозг на место, или нет? Придется его еще раз зашивать, а это будет некрасиво.

Джош не стал смеяться моему невежеству, а просто взял с полки емкость с цианоакрилатом – суперклеем, самым большим секретом любого морга, и сказал:

– Мы не можем зашить этот череп. Смотри, какой он нежный и хрупкий.

Он был прав. Кожа головы выглядела так, словно ее окатили кипятком; она бы порвалась от малейшей попытки ее сшить. Я, как зачарованная, смотрела на Джоша, который аккуратно расправил складки кожи, наложил полоску клея на край одного из лоскутов, потом приложил к ней край противоположного лоскута и на несколько секунд плотно, но не сильно прижал. Линия, оставшаяся на месте разреза, была такой тонкой, что ее было трудно рассмотреть. Это произвело на меня впечатление.

Однако времени на изъявление восхищения у нас не было, потому что клей высох быстро, и Джош перевернул ребенка на спину, обнажив зияющую грудную полость.

– Ну, теперь твоя очередь.

Первой трудностью для меня стало то, что лежавшие на лотке крошечные органы казались мне неотличимыми друг от друга, так как выглядели все как крошечные, анемично-розовые комочки. Их надо было уложить на место, но мне было ясно, что «взрослые» мешки для внутренностей здесь не годились. И тут я узрела на столе нечто похожее на клейкую пищевую пленку. Я потянулась за ней, и Джош одобрительно улыбнулся моей догадливости. Я оторвала кусок пленки, с помощью лезвия положила на нее органы и свернула некое подобие кулька, по размеру подходившего для укладывания в грудную полость. Потом, с помощью суперклея, я попыталась повторить ловкую манипуляцию Джоша. Мне казалось, что он делал это без всяких усилий. На самом деле, это оказалось чертовски трудно и хлопотно, но все же, в конце концов, у меня получилась тонкая линия, не толще нитки для вышивания. Я была страшно горда своим успехом, и Джош поощрительно мне улыбнулся. Но радоваться мелким достижениям было некогда. Надо было приступать к следующей задаче.

– Так, теперь нам надо его одеть, чтобы родители могли на него посмотреть.

Сначала я не поняла, что имел в виду Джош, когда сказал, что надо одеть карликовый трупик, который я видела впервые в жизни. Вполне понятно, что для таких крошечных мертвецов не шьют одежду; нет одежды для детей, которые не пережили внутриутробный период. Может быть, нам стоило купить одежду для кукол? Потом я узнала, что есть волонтеры, которые действительно вяжут розовую и голубую одежду для маленьких покойников (обычно чепчики и кофточки) для церемонии прощания. Особенно полезны чепчики, потому что они помогают придать более человеческий вид маленькому мертвому тельцу и скрыть разрезы на затылке, которые все равно остаются заметными, несмотря на все наши старания.

Так как я была единственной женщиной в нашем коллективе, то мне выпало присутствовать на церемониях передачи умерших младенцев родителям, и мне нравилась эта работа. Я всегда следила за тем, чтобы умерший ребенок был прилично одет, чтобы в гробик были положены все игрушки или фотографии, которые родители хотели отправить вместе с ребенком в его последний путь. Я освоилась с этим незнакомым мне миром и чувствовала, что могу общаться с потрясенными безутешными родителями лучше, чем наше «трио террористов». Кроме того, этим делом я занималась во второй половине дня, а это была возможность не видеть моих милых сотрудников. Часто мне помогал Джош, и это было очень хорошо, потому что он умел сочувствовать горю родителей. Организация одевания маленьких трупов и работа над дипломом давали мне ощущение цели, я понимала, что не зря работаю в этом морге, а, помимо этого, дела не давали мне проводить много времени с коллегами.

Это вполне соответствовало моим целям.

Но почему снаряжение умерших детей в последний путь требует столь деликатного отношения? Этот вопрос может показаться глупым и праздным, потому что речь идет о детях, а их смерть – это всегда великое потрясение, это