головки, любопытно посверкивая разной степени насыщенности зелёными глазами, выглянули из-за угла, но мать сурово нахмурилась, и ребятня исчезла, лишь ножки босые по полу прошелестели.

— Вы Анна Гёдль?

Женщина мягко улыбнулась, вытирая со лба испарину:

— Она самая. Желаете, чтобы я вам постирала или в доме прибрала? Так я с радостью, три медяка за работу беру.

Я задержался взглядом на висящей в углу колыбели, различил хриплое дыхание, доносящее с печи. Пятеро детей, да хворый муж, да она сама, и всего три медяка за работу? Да, с таким подходом семье долго богатство грозить не будет.

— Всего три медяка? Не мало ли?

Анна грустно усмехнулась:

— Так у тех, кто больше может заплатить, своя постоянная прислуга имеется, а с других есть ли смысл три шкуры драть? После чёрного мора многие обнищали, кормильцев потеряли, доходов лишились, выживаем, как можем, но, хвала богам, по углам с котомкой не ходим пока. Вот защитный купол снимут, глядишь, и наладится потихоньку жизнь.

Женщина опять вытерла руки передником, на печь глянула:

— Нам ведь, можно сказать, повезло. Детишки все уцелели, муж вот только… Да и его на ноги поставим, дайте только срок. Вот вы Веронику отпустите, она моего Джона и выходит, она сама говорила, что его ещё можно на ноги поставить.

Меня и позабавила, и насторожила незыблемая вера женщины в то, что я отпущу Веронику. Что это: уверенность в невиновности чародейки, слухи о моём к ней отношении или всё сразу?

— А кто вам сказал, что я Веронику отпущу?

Анна посмотрела так удивлённо, словно я у неё спросил, почему небо синее, а трава зелёная, а не наоборот.

— Так как же иначе, если она не виновата?

О, а вот это уже становится весьма интересно. Я придвинулся к женщине поближе, пристально посмотрел ей в глаза и прошептал проникновенно:

— А с чего вы взяли, что она не виновата?

Лицо Анны не омрачилось ни единой тенью, голосок остался прежним, да и глаза смотрели по-прежнему прямо и честно:

— Так, а как же иначе? Мне ли Веронику не знать, она и Петруся принимала, и Дика тоже, последнего вообще пять дён выхаживала, с рук не спускала, уж больно он слабенький был, я всё боялась, что не выживет.

Так, что-то я не понял, в Лихозвонье же официальная повитуха есть.

— А разве у вас роды не Кристина Дюбуа принимала?

— Кристина? — Анна искренне удивилась, потом озадачилась, вспоминая, кто это, а затем смущённо рассмеялась, хлопнув себя по лбу. — А, ну да, Кристина. Так она же повитуха простая, Джонни сказал, с чародейкой-то надёжнее рожать. Мы Веронику и приглашали, такая, я вам скажу, девушка чудесная, только грустная. Видимо, сердечко её покоя не знало.

Женщина негромко рассмеялась, стрельнула в меня озорным взглядом:

— Теперь-то, полагаю, чародейке нашей веселей стало.

— Ну да, в камере-то тюремной да после пыток, знамо дело, веселья хоть отбавляй, — раздался с печи чистый густой бас, какому позавидовал бы любой столичный менестрель. — Слышь, жена, ну-ка, сними меня, хоть гляну на молодца, с которым ты так задорно пересмеиваешься.

— Ревнует, — голубиным тоном проворковала раскрасневшаяся и довольная, словно именинница, Анна и проворно метнулась к печи, засуетилась, помогая спуститься вниз среднего роста русоволосому довольно крупному мужчине с янтарно-карими глазами.

Правая рука гончара была сухой и тонкой, висела неподвижной плетью, а ноги, на первый взгляд по-прежнему сильные, безвольно болтались, не желая удерживать ставший неподъёмным вес измученного болезнью тела.

— Ну, давайте знакомиться, Джон Гёдль, — мужчина медленно подтянулся ко мне на самодельном кресле на колёсах, протянул левую руку. — Супруг этой вот красавицы. Был гончаром, да стал в семье обузой.

— Не говори так, Джон, — Анна припала к груди мужа, потёрлась щекой о плечо.

— Правде надо смотреть в глаза, — наставительно ответил муж, нежно целуя рыжие кудри супруги.

Я смотрел на эту пронёсшую сквозь страшные испытания любовь семью и стискивал зубы, чтобы сохранить остатки невозмутимости. Инквизитор должен быть холодным и беспристрастным, ему надлежит проходить мимо всего, что не имеет отношения к расследованию. Только вот я, похоже (мама, прости), так и не стал хорошим инквизитором и равнодушно оставить эту семью за спиной после формального допроса никак не мог, совесть не позволяла.

— Я приглашу к вам хорошего лекаря, — я откашлялся, мысленно призывая Эрика, — он вам поможет.

— Неужели у вас, господин инквизитор, и лекарь есть? — удивилась Анна. — А Юлия говорила, что только слуга с вами приехал.

— Он у меня и лекарь хороший, не только слуга.

Конечно, обнаруживать целительские способности молодого дракона было рискованно, но не оставлять же несчастную семью в бедственном положении!

Пока Эрик добирался до домика гончара, я успел задать Анне все необходимые вопросы и убедился, что наслать чёрный мор она не могла. Магии в ней была лишь слабая искорка, сохраняющая лёгкость нрава в любом испытании да поддерживающая веру в лучшее. Когда же молодой дракон, запыхавшийся и недовольный, словно я его от горячей крали оторвал, наконец появился, я коротко описал ему ситуацию, а сам с Анной и насупившимися, но матери не перечащими ребятишками вышел из дома. Женщина заметно волновалась, любознательная детвора отчаянно желала хотя бы одним глазком подглядеть, но я стражем цепным стоял на пороге, никого не пуская не только в дом, но и к окнам. Эрик и так в Лихозвонье персона довольно известная, ни к чему светить тем, что он дракон. Пусть остаётся человеком, хоть и с отменным даром целителя, так проще и безопаснее.

Через двадцать минут напряжённого ожидания в домике что-то загремело, заскрипело, а затем дверь распахнулась, явив опешившего от свалившегося на него счастья хозяина, который неуклюже переступал забывшими о движении ногами. Эрик бережно поддерживал его, время от времени напоминая, чтобы он не халтурил и шевелился в полную силу.

— Папынька, ты ходишь!!! — дружно завопили отпрыски четы Гёдль, бросились к отцу, повисли у него на шее и, естественно, опрокинули вместе с Эриком, принялись лихорадочно целовать, оглушительно визжать, рыдать и смеяться.

Анна, бледная, двумя руками зажимающая рот, не отводящая огромных от переполнявших их слёз