Сорокин рассказал об обстоятельствах знакомства с журналистом. Иванов во время рассказа и ещё какое-то время молча сидел и смотрел на Сорокина, потом скинул с плеч на спинку стула пальто и произнёс:

– А я как посмотрю, одёжка-то на вас с чужого плеча!

Сорокин почувствовал себя неловко.

– Наверное, ненадолго хватило денег, что вам дал Гвоздецкий?

Михаил Капитонович об этом не думал, а сейчас осознал, что вид у него, скорее всего, жалкий, и впервые за много лет почувствовал себя школяром, которого, хотя и мягко, отчитывает учитель. Такого он не испытывал давно, и совсем по-другому – чувство жалости к себе возникало в нём в присутствии опытных боевых командиров, которые делали всё, чтобы погибло как можно меньше других людей, а ты ещё такой неумелый и зелёный. Там оно, это чувство, превращалось в злость, в желание преодолеть себя, победить страх и неумелость, и вдруг оно снова возникло… почему? И он вспомнил, как всегда тщательно за внешностью в его семье следила мама… А Элеонора? Если бы она его увидела в Фуцзядяне? Он тряхнул головой.

– Ничего, ничего! Я, как видите, тоже от Гвоздецкого ушёл, можно сказать, сбежал, только не из-за денег, их было достаточно…

– А отчего? – Сорокин почувствовал облегчение оттого, что Иванов переменил тему.

– Бесполезно это всё! Люди гибнут за какие-то клочки бумаги, на которых написан, под видом страшно секретных сведений, в общем-то жалкий лепет! Поэтому и ушёл. Я же профессиональный сыщик, а потом уже делопроизводитель отдела контрразведки. А Гвоздецкий, он не контрразведчик, а инженер, вот и получается, что каждый должен заниматься своим делом. А вы что умеете?

Сорокин снова сжался от возникшего ощущения собственной малости и жалости к себе и опустил голову.

– Что-то вы, голубчик, размямлились, не может же быть, чтобы вы ничего не умели? Вы же боевой офицер, да ещё английским языком владеете.

Сорокин на эти слова только развёл руками и посмотрел на Иванова.

– Нуте-с, ладно! – Иванов накинул пальто на плечи. – Что это я вам тут воспитательную беседу учинил, давайте-ка мы лучше с вами сходим, – он вскинул глаза на Михаила Капитоновича, – поужинаем!

Сорокин пожал плечами и виновато смотрел на Иванова.

– Понимаю, у вас нет денег, а у вас их и быть не должно, завтра же только приходят последние баржи с лесом, правильно? А рассчитают вас ещё только через неделю, так?

Михаил Капитонович кивнул.

– Ну и не беда, тут недалеко китайская харчевня, я, знаете ли, распробовал их кухню, знаете ли, пельмени их полюбил и капусту! Под рюмку водки очень даже – лакомство. Идёмте!

Через десять минут они сидели за довольно чистым столом без скатерти в довольно чистом китайском «фаньдя́не».

– Цзя́оцзы, хэнь до! Байца́й, мяньтя́ор, хэ дянь-дянь байцзю́!

Иванов достал папиросы и спички и положил их на стол.

– Знаете, сколько будет стоить по нашим русским деньгам то, что я им сейчас заказал? Ха-ха! Копеек сорок! А то и того меньше, так что не переживайте!

Сорокин сидел удивлённый, но не столько дешевизной еды, которую он ещё не видел и даже не понял, что заказал Иванов, сколько тем, что тот заказывал по-китайски.

Через несколько минут им принесли большое блюдо с пельменями, большое блюдо с кислой, остро пахнущей капустой, белые паровые булочки и графин водки.

– Никак не выучу по-ихнему, как будет «тарелка» и «вилка», нож знаю – «да́оцзы».

Ещё через минуту им принесли вилки и ножи. Водку Иванов разливал сам.

– Давайте выпьем для аппетиту!

На удивление они очень быстро съели эту гору еды, еда была вкусная, лёгкая, и капуста очень хорошо ложилась на пельмени, а на них замечательно ложилась понемногу наливаемая Ивановым водка.

– И всё это надо будет запить их зелёным чаем! – сказал Иванов. – Хотя китайцы делают наоборот – сначала пьют чай! Но на то они и китайцы! Только вот с чесноком перебарщивают, и к их маслу надо привыкнуть, потому чай мы будем пить в конце!

Принесённый официантом чай вначале показался Сорокину простой кипячёной и чуть подкрашенной чем-то жёлтым водой, но после нескольких глотков он почувствовал, что еда в его полном желудке стала понемногу…

– Уляжется! Вот эту пиалушку допьёте, а потом ещё одну, и хоть снова заказывай столько же, сколько уже съели. Вы мне понравились! Я вас спросил, что вы умеете делать? Я смотрел, как вы учились у Гвоздецкого, и понял, что вы быстро учитесь, значит – быстро соображаете. А это – важно! Я хочу предложить вам поработать со мной, пока по этому делу, этой убитой девушки, тем более что вы знаете и англичанку и журналиста…

Сорокин снова, как утром на лесоскладе, почувствовал, что его увлекает поток и Иванов его тащит.

– Не смущайтесь, голубчик, это у нас такой приёмчик – не дать противнику очухаться, хотя вы никакой не противник, а совсем даже наоборот. Один чёрт, завтра вас уволят или послезавтра, и снова вы будет горе мыкать, а в китайской полиции платят хоть и немного, но вполне достаточно, чтобы оглядеться, а потом уже что-то выбирать, вы, наверное, хотели бы учиться? У вас же только гимназия и полгода военного училища?

Сорокин кивнул, он отдался потоку, в его желудке всё очень уютно улеглось и расположилось.

– Тогда, если вы согласны, послезавтра пойдем к Ива́нову. – Иванов поморщился. – Вот почему, скажите мне на милость, я Ивано́в, а он Ива́нов, а? Не знаете? И я тоже! А перед этим вы посмотрите вещи покойницы, может, свежим взглядом что-то и увидите, это, знаете ли, очень важно, когда свежим взглядом. И надо отдать труп её родителям, а то они уже замучили меня просьбами: похоронить да похоронить. Вот так, голубчик! Вам есть где переночевать?

Сорокин кивнул.

– Ну, тогда послезавтра жду вас у себя, прямо утром, договорились? И вот вам аванс, купите на барахолке хотя бы приличное пальто. Отказов не принимаю!

* * *

Сорокин шёл на лесосклад, они с Вяземским ночевали в конторе.

«Пальто – это хорошо! «Отказов не принимаю!» Куда же нам отказываться!» – думал он и пытался завернуться в прорезиненный плащ, который, совсем не по сезону, дал ему Серебрянников. Плащ не грел, только, очень длинный, путался между ногами. Ветер со стороны близко протекавшей Сунгари пронизывал насквозь.

«Это хорошо, если будет работа, хотя бы буду никому не в тягость, только что я скажу Георгию, он ведь меня приютил…» Мысли приходили в голову в стиле делопроизводителя Иванова: одна, другая, третья, с разных сторон, но постепенно их вытеснила мысль об Элеоноре. Михаил Капитонович снова думал: «Неужели она жива, и даже мы оказались с ней в одном городе! Какие у неё планы, вернется ли она сюда? Почему она уехала? Никто же этого не знает. А может, Ива́нов знает её адрес, и ей можно будет написать? А зачем? А вдруг она всё забыла? А если напишу, надо ли будет сообщать, что Екатерина Григорьева убита? А может быть, с Ивановым удастся раскрыть, кто её убил, он же для этого меня нанимает?» Михаилу Капитоновичу не понравилось слово «нанимает», но он только мотнул головой, плотнее завернулся в плащ и увидел, что в окне конторы горит свет. Это его удивило, потому что обычно Вяземский ложился рано.