— Но… мой государь, это еще не все.

— И этого достаточно, чтобы отправить неблагодарного щенка в подземелье! — рявкнул Боклерк. — Что он себе возомнил? Корону примеряет? Я велю нацепить ему на лоб обруч и затягивать до тех пор, пока дерьмо, которое ему заменяет мозги, не потечет у него из ушей и носа.

— Он говорит еще, — медленно и очень неохотно выдавил Фитц-Алан, — что Матильда — незаконнорожденная.

— Да он совсем ума лишился! Мерзкий ублюдок! Что же наболтал этот хорек?

— Я не осмелюсь повторить его речи, мой государь.

— Нет уж, Фитц-Алан, осмелься, это твой долг! — взревел Генрих Боклерк.

— Стефан утверждает, — скрепя сердце начал королевский советник, — прошу учесть, мой лорд, не я, а Стефан, что мать его кузины была монахиней и, стало быть, ваш брак был святотатством, ибо невеста Христова…

— Заткнись! Чертов выкормыш! — Генрих Боклерк подскочил к вернейшему из соратников и толкнул его с такой силой, что тот остановился, лишь встретив спиной каменную стену. — Святотатцы те, кто отдает в невесты Христовы всяких уродин, будто Сыну Божьему сгодится то, чем брезгуют самые невзрачные мужчины! Матильда — незаконнорожденная! Ишь, удумал!

— Но ведь, по сути… — поднимаясь с пола, простонал Фитц-Алан.

— Оставь суть в покое! Вот скажи, мой любезный знаток премудрости, считаешь ты Спасителя мошенником из тех, что ищут благосклонности девиц лживыми посулами жениться на них?

— Мой государь, — с ужасом расширил глаза Фитц-Алан, опасаясь даже комментировать столь богохульное предположение.

— Ясное дело, не считаешь, — отмахнулся король. — Тогда ответь без промедления, к чему Иисусу такое количество невест? Он, что же, вознамерился превзойти мудрейшего Соломона числом жен?

— Мне срамно даже слушать такое.

— Нет уж, слушай! — Самодержец ухватил собеседника за ворот и притянул к себе. — Ибо затем, мой дорогой Фитц-Алан, тебе самому придется что-то говорить нашим врагам. Хорошо, положим, они — невесты Христовы. Что с того? Сам Господь обратился голубем, дабы проникнуть в лоно Пречистой Девы.

— Но то — Господь…

— А монахиня — не Пречистая Дева. К тому же она стала моей, когда я уже был королем, а обряд помазания предполагает снисхождение на меня Духа Святого. Стало быть, не менее чем голубь, бессмысленная птаха, выполнявшая священную волю Бога Отца, я исполнял повеление Сына Божия в отношении Эдит Матильды. Разве то, что я говорю, неразумно?

— Сие в высшей мере богохульно.

— Богохульно, богохульно! — опять взорвался король. — Я не спрашиваю, нравится тебе моя речь или нет. Говори, разумно или неразумно. Молчишь? — добавил Боклерк после короткой паузы. — То-то же! А кстати, рассказывают, что лет триста с небольшим тому назад на юге Франции было королевство Септимания, в котором правили короли, ведшие свое родословие будто бы от самого Христа. И в этом, сказывают, они были признаны и Карлом Великим, и его приятелем, Гарун-аль-Рашидом, да вроде как и святейшим Папой. Если это не ложь, то, стало быть, я и вовсе спасал честь Сына Божия, ибо, если Бог Сын был женат чин по чину, значит, все невесты Христовы могут претендовать не более чем на звание его наложниц.

— Позвольте мне уйти, мой государь.

— Иди-иди, — насмешливо скомандовал король, с удовлетворением чувствуя, что боль в виске отступает. — И вот что, отошли гонца поторопить Матильду. А Стефану, — король недобро оскалил зубы, — самое время свести знакомство с дядей Робертом и порасспросить его об участи тех, кто смеет выступать против меня.

* * *

Как говорили сицилийцы, в час, когда Господь создал небесный свод, самый синий лоскут его он разместил над Палермо. Жители других мест Средиземноморского побережья порой оспаривали столь эгоистичное утверждение, но каждому настоящему сицилийцу без всяких доказательств было понятно, насколько нелепы претензии чужаков на несравненную синеву небес. Достаточно было просто взглянуть вверх!

Роже II, король обеих Сицилий не столько Божьей милостью, сколько Божьим попущением, стоял на мраморной веранде своего дворца, глядя, как маневрируют корабли, входящие в гостеприимные воды гавани.

— Так ты полагаешь, Сорино, что рутены задумали поход на британцев?

— Похоже на то, о величайший. — Маркиз Орландо ди Сорино, такой же, как и сам король, потомок нормандцев, ныне командующий эскадрой флота государя обеих Сицилий, стоял за спиной короля, ожидая реакции на поразительное известие.

— Один из моих капитанов, — начал пояснять он, — привез вести из Киева. Он говорит, что тамошний король Вальдемар собирает большую армию и, как ему удалось выяснить, вступил в сговор с королем свеев.

— Это известно достоверно, или… обычные россказни из тех, что можно услышать в любой корчме?

— Мой капитан клянется головой, что это правда. Ему удалось разговорить за чашей вина одного из тех, кто самолично ходил с посольством к королю свеев.

— Забавно. Ты не находишь, мой друг Орландо, что в этой жизни вдруг начало что-то происходить? Точно лошадь, гулявшую по лугу, вдруг ужалил слепень. — Роже II усмехнулся. — Да, пожалуй, и не один.

— Нахожу, о величайший.

— Неужели же Вальдемар или кто-то из его сыновей и впрямь решили предъявить свои призрачные наследственные права на британский трон?

— Похоже на то.

— А как полагаешь, Орландо, могут ли рутены сломить Генриха Боклерка?

— Рутены, или, как их еще величают, русы, сильны в бою, — несколько уклончиво ответил адмирал. — И в последнее время военные удачи всегда сопутствуют им. — Он замолчал.

— Но?.. — по-прежнему глядя на корабли, маневрирующие в бухте, протянул Роже II. — Давай, не заставляй меня вытягивать из тебя каждое слово.

— Нет, пустое опасение.

— Пустой может быть лишь голова, в которую не приходят опасения. Говори, Орландо.

— Путь до Британии далек. Конечно, свеи — хорошие мореходы и не раз ходили и к русам, и в Британию. Да у тех и у самих имеются корабли и капитаны. Но все же, мне думается, Генрих Боклерк, если только разнюхает замысел врага, может самым решительным образом позаботиться о защите своих берегов.

— Ты и впрямь так думаешь, Орландо? — Роже II покачал головой. — Что ж, благодарю тебя за прямоту. А теперь послушай, что я скажу. Ты знаешь, что этот чертов британец, Генрих Боклерк, на том основании, что его предки были сюзеренами моих предков, требует от меня — от меня, Орландо, изъявления покорности?

— О величайший, как же такие мысли могли прийти ему в голову?!

— Раз уж Господь сделал так, что между плечами и короной у этого сына нормандского ублюдка находится вход в желудок вкупе с глазами и ушами, неудивительно, что в нем образуются следствия дурных испарений, принимаемые оным за мысли. А знаешь ли ты, Орландо, что этот негодяй, которого даже родной отец не пожелал наделить землей, осмелился захватить в плен своего брата, законного правителя Британии и Нормандии, героя похода в Святую землю, которому лишь скромность помешала стать королем Иерусалимским?