Талант полководца Ланн соединял с доблестью солдата. Товарищи по оружию считали его, как свидетельствовал генерал А. Жюно, «без всякого исключения, храбрейшим в армии»[472]. Он первым во главе своих гусар врывался в неприятельские позиции, сражался вместе с рядовыми гренадерами на улицах Сарагосы, вел их на штурм крепостных стен Регенсбурга. Он и погиб в бою (под Эсслингом), когда ему едва исполнилось 40 лет, уже покрытый к тому времени 25 ранами, - факт, поразивший, кстати сказать, Александра I[473].

Ланн (как и М. Дюрок) был самым близким другом Наполеона и верно служил ему, но, получив от императора маршальский жезл, титул герцога, огромное состояние (только в 1807 г. - сразу 1 млн франков[474]), он оставался в душе пылким республиканцем и резко возражал, как мы видели, против коронования Наполеона.

Андре Массена (1756 - 1817 гг.), тоже простолюдин, ставший герцогом Риволи и князем Эсслингским, может быть, превосходил всех маршалов Наполеона даром полководческой импровизации и вообще как военачальник был всем хорош (именно он в 1799 г. не пустил А. В. Суворова во Францию), но страдал тягой к воровству, грабежу, наживе, отличаясь ненасытной алчностью. «Массена - хороший солдат, но он не думает ни о чем, кроме денег, - раздраженно писал о нем Наполеон брату Жозефу. - . Поначалу он довольствовался небольшими суммами, но теперь даже миллиарды не смогут удовлетворить его алчность»[475]. Все это вредило репутации Массена и в конце концов погубило его карьеру. Когда Наполеон публично, на дворцовом приеме, обругал его: «Вы самый большой грабитель в мире!» - Массена вдруг возразил, почтительно кланяясь: «После вас, государь...»[476] За такую дерзость он перед походом в Россию был наказан опалой.

Зато Луи Николя Даву (1770 - 1823 гг.), герцог Ауэрштедтский и князь Экмюльский, отличался редким для маршала империи бескорыстием. Наполеон считал его «одним из самых славных и чистых героев Франции»[477]. Разносторонне одаренный стратег, администратор, политик («великий человек, еще не оцененный по достоинству», - писал о нем в 1818 г. Стендаль[478]), Даву был равно требователен к себе и другим, в любых условиях железной рукой держал порядок и дисциплину (одна из лучших его биографий так и называется: «Железный маршал»[479]). Поэтому в армии его недолюбливали, подозревая в нем дворянскую спесь. В последнем Лев Толстой, повидимому, и усмотрел какие-то основания для того, чтобы изобразить Даву на страницах «Войны и мира» «Аракчеевым императора Наполеона»[480]. На деле же, кроме личной суровости (тоже, впрочем, несоизмеримой: Даву был предельно строг, Аракчеев - патологически жесток), между «железным маршалом» Франции и «неистовым тираном» России[481] (такое клеймо Аракчеев схлопотал от поэта - декабриста К. Ф. Рылеева) не было ничего общего.

А вот и необычный штрих к портрету Даву: оказывается, он был в родстве с Наполеоном, после того как в 1801 г. женился на Эмэ Леклерк - сестре генерала Ш. В. Леклерка, мужа Полины Бонапарт. Кстати, за два года до замужества с Даву Эмэ, отличавшаяся «строгой красотой» и «изяществом манер», была невестой Ж. Ланна, но тот женился на еще более изящной и красивой Луизе - Антуанетте Генёк[482].

Рядом с Даву, уступая ему как стратег, но превосходя его как тактик, блистал в созвездии лучших наполеоновских маршалов Мишель Ней (1769 - 1815 гг.), сын бочара, герцог Эльхингенский и князь Московский (этого титула он был удостоен за доблесть в Бородинской битве). То был воин рыцарского характера и неукротимого темперамента, живое олицетворение боевого духа Великой армии. Не зря именно ему, «огнедышащему Нею»[483], Наполеон уже после смерти Ланна дал прозвище, которое армия ставила выше всех его титулов: «храбрейший из храбрых».

Далеко не самым талантливым, но самым эффектным внешне и, главное, самым популярным из маршалов Наполеона был Иоахим Мюрат (1767 - 1815 гг.) - трактирный слуга (половой!), ставший имперским принцем, великим герцогом Бергским и королем Неаполитанским, а также зятем Наполеона (мужем его сестры Каролины). Он вошел в историю войн как прославленный начальник всей кавалерии Наполеона и вообще один из лучших кавалерийских военачальников Запада.

Мюрат не был ни политиком, ни стратегом. Наполеон с досадой говорил о нем: «У него так мало в голове!»[484] Зато как предводитель конницы, виртуоз атаки и преследования он, по мнению Наполеона, был «лучшим в мире»[485]. Коронованный сорвиголова, Мюрат удалью и отвагой не уступал Ланну и Нею. Наполеон в 1816 г. вспоминал: «Невозможно быть более храбрым, чем Мюрат и Ланн. Но Мюрат был только храбрым, тогда как ум Ланна возвысился до его храбрости»[486]. Впрочем, Мюрат вполне заслуживал высочайших похвал и сам по себе, без сравнения с Ланном. Всегда в авангарде, всегда там, где было всего опаснее и требовалось высочайшее мужество, он ободрял своих воинов выспренно - грубоватой речью («Славно, дети мои! Опрокиньте эту сволочь! Вы стреляете, как ангелы!») и в критический момент лично вел в атаку кавалерийские лавины-голубоглазый атлет и красавец с кудрями до плеч, разодетый в шелка, бархат, страусовые перья, со всеми регалиями и с одним хлыстом в руке, причем ни разу после сабельного удара под Абукиром в 1799 г. не был ранен. Не зря Александр Дюма полагал, что Мюрат «мог бы послужить скульптору моделью для статуи бога войны»[487].