Случай помог ей найти предлог, которого она искала. Кто-то услышал, как Гарри бормочет себе под нос, что, раз уж некоторые люди ездят к богатым крестным, они могли бы по крайней мере привезти конфет для других людей. А после того как миссис Джонс передала ей некоторые высказывания Дика о ливрейных лакеях и оранжерейном винограде, она как можно тактичнее изложила свое мнение старой графине.

— Дело в том, — сказала она, — что мы принадлежим к слишком разным кругам. Я боюсь, что у детей разовьется недовольство окружающим и зависть.

Они уже начинают сравнивать ваш образ жизни с нашим и — что еще хуже — с тем, как живут Ньюдженты. Дик — крестник мистера Ньюджента, и вчера он пожаловался миссис Джонс, что Глэдис очень повезло, а вот его, когда он обедает у своего крестного, угощают только подогретой картошкой с рубленой бараниной. Мне очень грустно, что получается, будто я отвечаю неблагодарностью на вашу любезность, но, по-моему, Глэдис лучше пореже бывать в замке, пока она и мальчики не подрастут и не поумнеют.

— Совершенно справедливо, — невозмутимо ответила леди Монктон. — Вместо этого я буду приезжать к вам. Первый четверг каждого месяца вам подойдет?

После этого она приезжала очень регулярно, но редко оставалась к обеду, а оставшись, ела и пила очень умеренно. Беатриса ни разу больше не видела ее ни объевшейся, ни нетрезвой.

Гарри и Дик были теперь уже Телфордом-старшим и Телфордом-младшим в той же школе, где Генри в свое время отличался в спортивных играх и никак не мог сладить с латынью. Гарри, которому исполнилось двенадцать лет, переживал период осознания своего мужского превосходства и, возвращаясь на каникулы домой, подчеркнуто предпочитал общество отца. Мужчинам положено иметь мужские вкусы и привычки. Тем не менее, когда у него случались неприятности, он шел к матери. С каждым годом он становился все больше похожим на отца.

Было уже совершенно очевидно, что, хотя из него может выйти неплохой фермер, он неспособен ни к какой профессии, требующей книжного образования. Духовный склад десятилетнего Дика был совсем другим. В нем начинала сказываться хищная практическая сметка его дядей Телфордов, и порой Беатриса боялась, как бы проницательный взгляд мальчика не заметил, что происходит с его отцом.

Генри расставался с молодостью, не приобретая взамен ничего, кроме все увеличивающейся полноты. Он по-прежнему был нежным мужем и отцом и редко ворчал на жену, хотя частенько кричал на сыновей. По старой привычке он все еще был неплохим хозяином, но больше не учился ничему новому. Теперь только Беатриса пользовалась каждым случаем приобрести полезные сведения, время от времени давала ему советы и тактично напоминала об улучшениях на ферме, которые он намеревался ввести и о которых постоянно забывал. Последние годы он все дольше засиживался за вином после обеда, а по вечерам бывал сонным и осовевшим. Правда, до полного опьянения он никогда не доходил и хотя любил поесть, все еще вел достаточно подвижной образ жизни, чтобы не разжиреть по-настоящему; но его движения утратили прежнюю легкость, а черты лица начинали грубеть. Преемницы Марты сменяли одна другую; однако они долго не задерживались и забывались бесследно.

Порой Беатрисе казалось, что сама она преждевременно стала спокойной пожилой матроной. Она чаще чувствовала себя сорокалетней, а не тридцатидвухлетней женщиной, но это ее не огорчало: она была рада, что юность со всеми ее страданиями ушла безвозвратно. Она приняла мир таким, каков он есть, приспособилась к нему и правила своим маленьким царством без хлыста и шпор. Она не часто бранила слуг или наказывала детей, и эти наказания всегда бывали легкими, но тем не менее ей редко приходилось сталкиваться с непокорностью.

Быть может, потому, что жизнь текла так ровно, она и стала казаться немного пресной. Беатриса привела в исполнение свой план и приучила взрослых и детей уважать те два часа, на которые она ежедневно уединялась в своей комнате за запертой дверью. Плохо было только то, что она сама их не уважала. Она утратила интерес к классическим авторам, которых так любила в годы своего девичества, а французская философия оказалась едва ли не скучней. В этих занятиях хорошо было только одно — они отвлекали ее от мыслей о Бобби.

Бобби, единственный из обитателей Бартона, который был достаточно чуток, чтобы по-настоящему страдать если она на него сердилась, был также и единственным, с кем она бывала излишне строга. Это несправедливо, думала она. Не должно быть никакой разницы; нельзя впадать ни в ту, ни в другую крайность. Если крикетный шар пролетает слишком близко от головы Бобби, у нее не больше оснований пугаться, чем если бы это была голова Дика. Если Бобби грубит или капризничает, это ничем не страшнее обыкновенного детского упрямства Гарри или Глэдис. Все дети бывают иногда капризны и упрямы. Такие мелкие недостатки надо исправлять, не придавая им большого значения. Но видеть, как рот Бобби — рот ее отца — утрачивает свои изящные очертания и хотя бы на миг становится похожим на рот Генри, — это больно.

Глэдис исполнилось семь лет, когда ее крестная мать дважды подряд не приехала навестить ее, каждый раз присылая извинения и ссылаясь на нездоровье. Так как она часто страдала разлитием желчи и припадками подагры, Беатриса сначала не придала этому никакого значения. Последнее время старуха стала избегать посторонних и все реже появлялась на людях; даже церковь она теперь посещала только изредка, и ее отсутствие там больше никого не удивляло. Однажды Беатриса с удивлением узнала, что графиня уже месяц не встает с постели. Она немедленно послала в замок письмо, чтобы узнать, так ли это, и получила в ответ несколько строк, написанных дрожащими каракулями:

«Да, я больна. Приезжайте навестить меня, когда сможете, но не привозите Глэдис. Приезжайте скорей».

Она поехала немедленно. Ее приняла молодая леди Монктон. Она выглядела очень усталой, и глаза у нее опухли.

— Я очень рада, что вы приехали. Я послала бы за вами и раньше, но мама не хотела, чтобы вас беспокоили.

— Значит, она серьезно больна? Я ничего об этом не слышала, а то я уже давно навестила бы ее.

— Доктора считают, что она проживет еще две-три недели, не больше. Ей выпускали воду, но это не помогает. По крайней мере кончатся ее страдания.

Каковы были эти страдания, Беатриса поняла, едва войдя в спальню. На кровати чудовищной глыбой лежало бесформенное, раздувшееся от водянки тело.

Лицо было словно страшная маска, привидевшаяся в кошмаре. Приветственная улыбка сделала его только еще более жалким.

— Входите, — прохрипел незнакомый голос. — Рада видеть вас. Садитесь и снимите шляпку.

Беатриса отвела глаза. В ее душе невыносимо болел тот ненужный, лишний наследственный нерв Риверсов, который, как натянутая струна, отзывался на всякое страдание.

Леди Монктон засмеялась.

— Пустяки. Я просто умираю. Моя дура невестка сказала вам об этом? Если бы у нее была хоть крупица рассудка, она бы обрадовалась, как обрадуюсь я, когда все это наконец кончится.