может, они в село уехали? — спросила Анжелика, возвращаясь на кухню уже переодетой в домашнюю одежду, — там у деда печь топится, тепло. А здесь дубарина. Но у Ричарда же учёба…

— Ставь чайник, — велела я. — Сейчас всё расскажу.

Я занесла на кухню рюкзак и принялась вытаскивать продукты.

— Что расскажешь? — Анжелика бахнула полный чайник на плиту и села за столом на табуретку, зябко поджав под себя ноги и натянув рукава свитера на ладони.

— Дела у нас не очень, — осторожно сказала я, — Ричарда и Изабеллу опека забрала.

— К-как забрала? — Анжелика дёрнулась от этих слов, как от пощёчины.

— Пока не знаю, — ответила я и положила в чашку с кипятком ложечку сахара. Затем подумала и долила ещё заварки.

— Давно?

— Недели полторы назад, — тихо ответила я, помешивая сахар.

— Так ты знала?

— Да, — тихо ответила я.

— Ты знала! И ничего мне не сказала! — закричала Анжелика и вскочила из-за стола, задев при этом столешницу, кипяток из чашек расплескался по всему столу.

— Осторожнее! — я тоже подхватилась, схватила тряпку и принялась вытирать со стола, пока не полилось на пол.

— Почему ты мне не сказала⁈ — рыдала Анжелика, — Как ты могла⁈

— Анжелика… — сказала я.

— Отстань! Ненавижу тебя! Не-на-вижу! — Анжелика затряслась и с рыданиями выскочила к себе в комнату, хлопнув дверью так, что штукатурка не обсыпалась только чудом.

Я сперва хотела бежать следом. А потом решила — не надо. Пусть порыдает, скинет напряжение. А потом мы нормально поговорим. Доказывать сейчас что-то, когда она в таком состоянии — глупо. Только нервы попорчу, и себе, и ей, но не добьюсь ничего.

Поэтому я села обратно за стол, долила себе чаю и принялась ужинать.

Чёрт, завтра на работу, а у меня обед на завтра не сварен, да и завтрак тоже, в чём идти — не знаю, и света нету, блузку не погладить. Надо бы сумки распаковать, да сил нету. До сих пор пол подо мной качается — такое впечатление, что я ещё еду.

Нет, готовить на завтра я физически не могу. Сейчас надо допивать чай и идти спать. На завтрак утром овсянки сварю, варенье есть, сойдёт.

От горячего чая и дикой многодневной усталости меня совсем разморило. Но я упорно сидела и продолжала пить чай. Точка в разговоре с Анжеликой ещё поставлена не была и идти спать сейчас было бы неправильно.

Наконец, когда я уже почти клевала носом, дверь скрипнула и на кухню вернулась зарёванная Анжелика.

Молча, демонстративно игнорируя меня, она плюхнулась за стол и вернулась к чаю.

— Кипятку подлей, — тихо сказала я. — Остыл же.

Анжелика и ухом не повела, отпила еще остывшего чая, но потом-таки пошла к плите, долила кипятка.

— Ты от меня скрыла! — обличающе выпалила она, ставя чашку на стол, — Это подло! Почему ты не сказала⁈ Это мои родные сестра и брат!

— Скрыла, — согласилась я.

— Но как ты могла⁈ Зачем⁈

— А что бы это дало? — развела руками я, — ну узнала бы ты тогда, там, в Америке. И что? Что?

— Я бы… я бы… — растерялась Анжелика и всхлипнула.

— Вот именно! — жёстко припечатала я, — ты бы проревела оставшееся время, вместо того, чтобы осваивать английский и ездить по экскурсиям.

— Я бы сразу вернулась домой! — взвизгнула Анжелика, — какие могут быть экскурсии, когда моих брата и сестру в детдом забрали!

— И как бы ты вернулась? — моя бровь вопросительно изогнулась.

— Самолётом… — неуверенно ответила Анжелика.

— Это понятно, — кивнула я, — а за какие шиши ты бы билет купила. А? У меня таких денег нету.

— Ну можно же было как-то поменять билеты! — упорно не сдавалась Анжелика.

— Можно, — опять согласилась я, — но там только с огромной доплатой. А у меня денег нету.

— Но они…

— А что они? Вот что? — покачала головой я, — Что такого непоправимо ужасного случилось? И в детском доме люди живут. Их там кормят, поят, одевают. Крыша над головой есть. Я посоветовалась с Петром Кузьмичом, он посчитал, что нужно спокойно добыть время, а потом нормально возвращаться и начинать воевать. Он обещал, что поможет, а ещё вон Игоря подключим, да и Олег поможет обязательно. Думаю, все вместе мы их вытащим. А если бы я тебе рассказала, ты бы там только ходила рыдала, и время бы прошло непродуктивно. Так что прекращай истерику, Анжелика. Толку, что ты сидишь рыдаешь. Сейчас допивай чай и иди спать ложись. А завтра начнём борьбу.

Анжелика шмыгнула носом, затем неуверенно кивнула.

Вот и ладненько.

— Допьёшь — погаси свечи, а конфорку хоть одну оставь, пусть горит, а то мы за ночь тут околеем. Чашки не мой, вода холодная, сгрузи в раковину, я утром воды нагрею, сама помою, — ворчливо сказала я и наконец-то отправилась спать.

И снился мне город Нью-Йорк, плавающий в дерьме.

А я во сне смотрела на это дерьмо и смеялась. Говорят, если снится дерьмо — это к деньгам.

Утром я пришла на работу, в родной ЖЭК. Как ни странно, из народа там было двое слесарей, они о чем-то весело болтали, и Таисия.

— Привет, — удивлённо сказала я ей после обнимашек, — я вернулась. А где все?

— Так света же нету, как работать? — развела руками та.

— Что, вообще никого? — захлопала глазами я, — и начальства?

— Степан Фёдорович всех отпустил. Если что, говорю, что наши все на выезде на участках.

— А ты?

— А я сегодня дежурю, — вздохнула Таиса, — да ничего страшного, сижу себе, дремлю.

— А давно такое у нас?

— Вторую неделю, — вздохнула кадровичка, — как ты уехала, так через три дня свет отключили. Включают где-то на пару часов в сутки, в основном вечером.

Я вздохнула. Помню такой ужас из моей прошлой жизни. И вот пришлось опять в этот кошмар вернуться.

— Ну рассказывай! Что там Америка⁈ — Таисии хотелось новостей, — ты Арнольда Шварценеггера видела?

— Нет, мы же в Нью-Йорке были, — рассмеялась я и вытащила из сумки коробочку, — это тебе.

— Ой, что это⁈ — обрадовалась Таисия и аккуратно, стараясь не помять пёструю упаковочную бумагу и не разорвать ленточку, торопливо вытащила из коробочки набор косметики, — Боже ж мой, какая прелесть! Спасибо!

Мы ещё немного пощебетали. Я отметилась в журнале, что уехала на выезд на участок, и прямиком отправилась в отдел опеки и попечительства.

Но и там меня ожидал облом! Свет отключили во всём городе. Соответственно не только в нашем ЖЭКе «все уехали на выезды на участки», управление образование тоже «было на выезде». В здании сидела лишь глуховатая старушка, которая куталась в изношенный оренбургский платок и не могла взять