местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем <…> провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления <…> Нам надо во что бы то ни стало провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей <…> Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс.

<…> В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК <…> чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро или перед двумя уполномоченным на это членами Политбюро. На основании этого доклада Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом <…> чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.

<…> Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т. е. на секретном его совещании, специальную комиссию <…> без всякой публикации об этой комиссии, с тем чтобы подчинение ей всех операций было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке <…>»

По такому же принципу осуществляли в Пруссии этническую чистку территорий, аннексируемых Советским Союзом. Глашатаем устных распоряжений начать террор против гражданского населения, сам того не подозревая, стал Эренбург. Его статьями, призывающими к кровавой и беспощадной мести, политработники настраивали бойцов, но, когда настало время поубавить пыл и с длинного поводка перейти на короткий, «пламенному агитатору» моментально закрыли рот.

Письменных директив об изгнании немцев, возможно, и не было. Устные установки и статьи Эренбурга в армии воспринимались по-разному, в зависимости от культуры и воспитания начальника конкретного воинского подразделения. Одни – выставляли караулы, вооружённые патрули и оказывали помощь гражданскому населению, другие – лично возглавляли преступную бойню. Были командиры, жёстко пресекавшие насилие и лично расстреливавшие насильников (ходил слух о некоем комдиве, расстрелявшем лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину), а были и те, кто молча наблюдал за творящимися в войсках безобразиями (в первую очередь это относится к командующим фронтами, маршалам Победы, получившим эти устные распоряжения).

Впрочем, и маршалов осуждать нельзя. Если действительно была устная директива, они обязаны были её выполнить, помня, что неприкасаемых нет: из пяти первых маршалов Красной армии трёх – Блюхера, Тухачевского и Егорова – от Кремля до Лубянки и расстрельного приговора отделял всего лишь один шаг. Все помнили непредсказуемый стиль руководства товарища Сталина: жёсткая, насильственная коллективизация, а затем статья с осуждением перегибов на местах с наказанием особо ретивых исполнителей.

В мае 1945-го это произошло в Германии. Сначала поводок отпустили, затем его пару раз дёрнули и перешли с «мягкого» на «строгий» ошейник. А наводить порядок маршал Жуков умел – лично расстреливал провинившихся командиров! Насилие прекратилось, когда публично расстреляли перед строем пару десятков насильников, прекратили выдавать водку, вывели войска из города в специально созданные гарнизоны и выставили охрану. Как легко навести в войсках дисциплину, если того хотеть! Об одном таком случае, произошедшем в Румынии (и по румынкам прошлись детородным органом!), рассказал бывший танкист, комбат Брюхов[93]:

Командир танка, лейтенант, вместе со своим механиком попытался изнасиловать румынскую девушку, а когда та, выскочив в окно, бросилась бежать, срезал её короткой автоматной очередью. Все в полку знали: лейтенант Иванов озверел, после того как, освобождая Белгородчину, заехал в родную деревню и узнал, что румыны (именно румыны!) загнали семьи коммунистов в сарай – среди них была его жена и двое детей, – облили горючим и подожгли. Праведным был его гнев, заслуживал он снисхождения и отправки в штрафбат, но в неудачное время схватился за оружие: как раз появился приказ прекратить насилие и убийства мирных жителей, и отдано распоряжение для устрашения провести показательный суд. Выстроили танковую бригаду и на глазах родителей убитой румынки, при гробовом молчании бригады, сочувствующей лейтенанту, по приговору военного трибунала он получил пулю в затылок. После этого случая, писал Брюхов, эксцессов с местным населением в бригаде не было. Каким бы ни был гнев, проявлялся он только на поле боя и в матерных вольностях языка в пьяном застолье.

Женщина в Будапеште

В 1991 году в Будапеште изданы мемуары психолога Алэн Польц «Женщина и война»[94], рассказывающие о событиях, вошедших в учебники советской истории как «освобождение Венгрии», декабрь 1944 – февраль 1945 года. Для Алэн Польц это болезненные и трагические месяцы, когда офицеры и солдаты 2-го и 3-го Украинского фронтов маршалов Малиновского и Толбухина убивали и насиловали венгерских женщин. Не укладывается бандитизм (иное слово подобрать трудно) «освободителей» в схему праведной мести. Это уже не Германия, которая должна заплатить по римскому счёту, это Венгрия. Её книга, как и книга берлинской журналистки Марты Хиллерс «Женщина в Берлине», автобиографическая. Разные страны, разные столицы, судьба женщин одна и та же. «Frau ist Frau».

Алэн Польц во время вступления советских войск в Венгрию исполнилось 22 года. Несколько отрывков из её воспоминаний. Комментарии к ним не нужны.

«Ещё в Будапеште я видела плакаты, на которых советский солдат срывает крест с шеи женщины. Я слышала, они насилуют женщин. Читала и листовки, в которых говорилось, что творят русские. Всему этому я не верила, думала, это немецкая пропаганда. Я была убеждена: невозможно представить, чтобы они валили женщин на землю, ломали им позвоночник и тому подобное. Потом я узнала, как они ломают позвоночник: это проще простого и получается не нарочно <…>

<…> Потом я пошла одна. Повязала голову платком и отправилась в комендатуру. Там сидела целая толпа народу, все ждали своей очереди. Среди них была девочка с окровавленной головой, одна прядь волос вырвана. Вид у неё был жалкий, подавленный. “Из-под русских её вытащили”, – сказала её мать. Я не поняла, спросила: “Из-под машины?” Женщина разозлилась: “Вы что, ненормальная? Не знаете, что они делают с женщинами?”