class="p1">Я слушала, о чём говорят вокруг. Кому из женщин сломали позвоночник, кто потерял сознание, у кого не могут остановить кровь, кого из мужчин застрелили за то, что он пытался заступиться за жену <…>

<…> Очнулась я в большой внутренней комнате декана. Стекла были выбиты, окна заколочены, на кровати не было ничего, кроме голых досок. Там я лежала. На мне был один из русских. Я услышала, как с потолка громом ударил женский крик: мама, мамочка! Потом до меня дошло, что это мой голос и кричу я сама.

Как только я это поняла, я перестала кричать и лежала тихо, неподвижно. Я пришла в сознание, но не чувствовала своего тела, как будто оно затекло или замерзло. Да мне, наверно, в самом деле было холодно – голой ниже пояса, в нетопленой комнате без окон. Не знаю, сколько русских насиловали меня после этого, не знаю, сколько их было до этого. Когда рассвело, они меня оставили. Я поднялась. Двигаться было трудно. У меня болела голова и всё тело. Сильно текла кровь. Я не чувствовала, что меня изнасиловали; ощущала только, что избита, искалечена. Это не имело никакого отношения ни к ласкам, ни к сексу. Это вообще ни на что не было похоже. Просто сейчас, когда пишу эти строки, я понимаю, что слово точное – насилие. Вот чем это было.

Не помню, тогда или в другой раз, но они увели с собой всех. <…> Я ещё могла это вынести, ведь я была уже замужняя женщина, но Мина – она была девственницей. Проходя по дому, я набрела на неё, услышав плач; она лежала на цементном полу в какой-то каморке. Я вошла к ней. “Налево лучше не выходить, – сказала она, – там ещё русские есть, они опять на нас накинутся”. <…>

<…> И к гинекологу мне так и не удалось её отвести, а ведь её заразили, заразили нас всех. Разве узнаешь, когда и кто?

Другой раз ночью к нам ворвался целый отряд, тогда нас повалили на пол, было темно и холодно, вокруг стреляли. В памяти осталась картина: вокруг меня сидят на корточках восемь – десять русских солдат, и каждый по очереди ложится на меня. Они установили норму – сколько минут на каждого. Смотрели на наручные часы, то и дело зажигали спички, у одного даже была зажигалка – следили за временем. Поторапливали друг друга. Один спросил: “Добре робота?”

Я лежала, не двигаясь. Думала, не выживу. Конечно, от этого не умирают. Если только не ломается позвоночник, но и тогда умираешь не сразу.

Сколько прошло времени и сколько их было – не знаю. К рассвету я поняла, как происходит перелом позвоночника. Они делают так: женщину кладут на спину, закидывают ей ноги к плечам, и мужчина входит сверху, стоя на коленях. Если налегать слишком сильно, позвоночник женщины треснет. Получается это не нарочно: просто в угаре насилия никто себя не сдерживает. Позвоночник, скрученный улиткой, все время сдавливают, раскачивают в одной точке и не замечают, когда он ломается. Я тоже думала, что они убьют меня, что я умру в их руках. Позвоночник мне повредили, но не сломали. Так как в этом положении всё время трёшься спиной о пол, кожа со спины у меня была содрана, рубашка и платье прилипли к ссадине – она кровоточила, но я обратила на это внимание лишь потом. А тогда не замечала этого – так болело всё тело».

* * *

За время проведения Будапештской операции с 29 октября 1944 по 13 февраля 1945 погибло 80 026 солдат и офицеров Красной армии. Ранения получили 240 056 человек.

По состоянию на 1 января 1995-го медалью «За взятия Будапешта» награждено 362 050 человек. Помните цепляющую за душу песню Блантера на стихи Исаковского? «Хмелел солдат, слеза катилась, / Слеза несбывшихся надежд. / И на груди его светилась/ Медаль за город Будапешт».

Не хочется думать, читая воспоминания Алэн Польц, сколько среди медаленосцев оказалось насильников. Такой статистики не существует, и хочется верить, что их не было среди 80 тысяч погибших. Они погибли героями. Хотя нередко бывало, что это одно и то же лицо.

Женщина в Белграде

На этот раз воспоминания мужчины, Милована Джиласа (Milovan Djilas), члена ЦК КПЮ с 1937 года, члена президиума Антифашистского вече народного освобождения Югославии с 1943 года и одного из организаторов партизанского движения.

Из биографии Милована Джиласа (1911–1995):

Генерал-лейтенант. С 1945-го – член Временной народной скупщины и министр по делам Черногории, с 1948-го – секретарь Исполнительного бюро ЦК КПЮ, с 1953-го – один из вице-президентов Югославии, позднее – председатель Союзной народной скупщины. В составе первой югославской военной миссии посетил для военных и политических переговоров Москву в марте 1944-го. До разрыва в 1948 году советско-югославских отношений неоднократно встречался со Сталиным и высшими советскими партийными и военными лидерами. В октябре 1953 – январе 1954 выступил с резкой критикой культивируемых Тито сталинских методов руководства, однопартийной системы и с требованием независимого правосудия. Смещён со всех партийных и правительственных постов, с небольшим перерывом пробыл в тюрьме до конца 1966 года.

Джилас – единственный высокопоставленный свидетель, оставивший письменные воспоминания о личном одобрении Сталиным грабежей и насилия на территориях, занимаемых Красной армией. То, что происходило в Югославии осенью 1944 – весной 1945, в голове не укладывается: изнасилования и грабежи совершались на территории всегда дружественного России народа, союзника в войне против нацистской Германии.

22 октября 1944 года войска 3-го Украинского фронта (командующий маршал Толбухин) освободили Белград. Подразделения, грабившие мирное население и насиловавшие женщин в Будапеште, продолжили буйствовать в Югославии.

Джилас вспоминал в политическом памфлете «Беседы со Сталиным»[95], что, едва Красная армия вошла на территорию Югославии, руководство Народно-освободительной армии (НОАЮ) и югославской компартии захлестнул поток жалоб населения о насилии, совершаемом красноармейцами. Югославы идеализировали Красную армию и были поражены недисциплинированностью солдат, зная, что НОАЮ жёстко расправлялась с грабителями и насильниками, обнаруженными в своих рядах.

За короткое время в северо-восточной части Югославии, занятой Красной армией, по заявлениям граждан, произошло 121 изнасилование с убийством 111 женщин и 1204 случая ограбления с нанесением побоев. Немало неучтённых случаев, замечает Джилас, было в сельской и горной местности, жителям которой жаловаться было некуда. Авторитет Красной армии в глазах местного населения стремительно падал.

Руководство югославской компартии, восхищавшееся Сталиным, полагая, что ему неизвестно о фактах нарушения воинской дисциплины, решило сообщить об этом генералу Корнееву, личному представителю Сталина в