– Привет, – сказала девушка и села на диван. – Все пьете?

– Все пьем, дорогая, все пьем, – кивнула Юшкова. – Моя дочь. Красавица, спортсменка и даже слегка комсомолка. А зовут ее Надежда. Наденька.

– Ты забыла сказать, мама, что я еще и наркоманка.

– Это и так видно.

Единственное, чем могла ответить Касатонова на эти милые слова, это изумленным взглядом, который она переводила с матери на дочь и обратно.

– Как я понимаю, это у вас утренняя разминка? – спросила она наконец.

– У нас и вечерняя мало чем отличается.

– И вы действительно пробовали наркотик? – спросила Касатонова не то с ужасом, не то с наивностью.

– Тоже потянуло?

– А знаете, – почувствовав к себе пренебрежение, Касатонова тут же успокоилась, ей сразу сделалось легко, она ощутила даже некоторую неуязвимость. Получив дозу презрения, она была свободна в словах, поступках, в своих мнениях и выводах. – А знаете, Куприн как-то сказал, что писатель должен побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня... не столь уж и страшное зелье. Во всяком случае, попробовать я бы не отказалась.

– Дорогое удовольствие, – сказала Надя со значением.

– Поднатужусь.

– Заметано. Мамашка... А это... Ручку-то позолотить бы.

– Возьми в сумке.

– Думаешь, там достаточно?

– Перебьешься.

– Я-то перебьюсь, но, боюсь, радости тебе от этого будет мало.

– Главное, чтоб тебе, доченька, было хорошо.

– Ты уже об этом позаботилась?

– Не переоценивай мои возможности.

– Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного.

Касатонова слушала этот странный разговор матери и дочери, разговор, в котором причудливо переплетались взаимное недовольство, невнятные угрозы, намеки на что-то важное, что-то громоздкое, что стоит между ними, и не переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц широко раскрытыми глазами, и не было в этих глазах ничего, кроме искреннего восхищения их умом и остро-умием.

Бросив последние свои слова, Надя поднялась и лениво прошла в ванную. Через некоторое время там зашумел душ, и Юшкова прикурила новую сигарету.

– Балмасов сделал ее своей любовницей, – сказала она без всякого выражения. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре.

– И вы...

– Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала, что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом... Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет, только слегка подпортив. И он ее подпортил.

– Они вместе спали?! – с ужасом проговорила Касатонова.

– Да это пустяки, дело житейское... Спали, дремали, ворочались... Подумаешь! Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.

– Обновки?

– Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете? Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки... Это называется жизнь. А все остальное – нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное... Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции... Чепуха! Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам... Не позволяя тратить ни единой копейки. Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, – Юшкова кивнула в сторону ванной, – у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны, это прекрасно – мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны – это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.

– Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре...

– Эта дура уверена, что я убила Балмасова, – сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.

– Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба...

– Был пистолет.

– Простите?

– Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.

– И этот пистолет...

– Нет его.

– Она его продала?

– Я его выбросила.

– То есть...

– Взяла и выбросила, – с легким раздражением повторила Юшкова, причем возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. – Выбросила, пока он не успел выстрелить.

– Так и не выстрелил?

– Не успел.

Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих, и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.

– Надя тяжело переживает смерть Балмасова? – спросила Касатонова негромко.

– Странные какие-то переживания. Она злится.

– На кого? – изумилась Касатонова.

– Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось – большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть, это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного – мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.

– Вам его не жалко?

– Балмасова? – Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. – Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.

– А на фабрике говорят – кто мог убить?

– Кто угодно, – Юшкова опять с раздражением передернула плечами. – Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, – повторила Юшкова.