Прослушав голосовую почту, мама запаниковала: у меня снова начался психоз. До доктора Наджара часто трудно было дозвониться, и она набрала личный номер доктора Арслана, который тот дал ей за день до моей выписки. Она волновалась, что меня слишком рано выпустили из больницы.

– У нее паранойя, – проговорила мама. – Ей мерещится, что ее парень собирается сбежать с ее лучшей подругой.

Доктор Арслан встревожился:

– Боюсь, это признак обостряющегося психоза. Я бы дал ей двойную дозу ативана, чтобы успокоить на ночь, а завтра приходите ко мне на прием.

Но в моем случае возврат симптомов психоза на самом деле означал улучшение, поскольку в процессе выздоровления больной часто проходит все этапы в обратном порядке: психоз был у меня до кататонии, и по дороге к нормальному состоянию мне предстояло снова его пережить. Доктор Арслан не предупредил нас об этом, поскольку тогда ученые и врачи еще не знали, что при выздоровлении симптомы психоза часто возобновляются. Лишь два года спустя, в 2011-м, доктор Далмау опубликовал работу, в которой этой теме был посвящен целый раздел, и описание этапов заболевания стало достоянием широкой общественности.

Выходные закончились, и настало время Линдси уезжать. Они с нашим другом Джеффом (с которым мы часто распевали в караоке в Сент-Луисе) планировали вместе вернуться домой, преодолев путь продолжительностью в шестнадцать часов. Джефф приехал в Нью-Йорк по своим делам, не имевшим ко мне отношения. А когда Линдси позвонила ему, чтобы объяснить дорогу к моему дому, он сказал, что хочет со мной увидеться. Она предупредила, что я уже не та Сюзанна, что прежде.

Джефф позвонил в дверь, и мама впустила его. Он заметил меня под лестницей – я медленно шагала к двери. Сначала он увидел мою улыбку – застывшую, пустую, идиотскую ухмылку, которая его напугала. Потом я вытянула руки, слегка согнув их в локтях, точно пыталась выломать дверь. Джефф нервно улыбнулся и спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хооорооошоооооо, – отвечала я, растягивая слоги так, что на произнесение одного слова ушло несколько секунд.

Губы у меня почти не шевелились, но я очень пристально смотрела собеседнику прямо в глаза. Джеффу показалось, что я хочу что-то сообщить ему взглядом. Совсем как в фильме про зомби.

– Ты рада, что вернулась домой?

– Ддддааааааа, – отвечала я, снова растягивая гласные.

Джефф понятия не имел, что делать дальше, поэтому наклонился и обнял меня, прошептав мне на ухо:

– Сюзанна, знай: мы всегда рядом. Мы помним о тебе.

Я не смогла обнять его в ответ: руки не сгибались.

Линдси, стоявшая позади и наблюдавшая за этой сценой, приготовилась попрощаться. Она никогда не отличалась сентиментальностью; я ни разу не видела, чтобы она плакала. Все это время она держалась молодцом и ни разу не показала, какой невыносимо тяжелой стала для нее эта поездка. Но теперь не выдержала.

Уронив сумки на пол, она обняла меня. И я вдруг тоже заплакала.

Тем утром Линдси уехала, не зная, станет ли ее лучшая подруга когда-нибудь прежней.

29 апреля, меньше чем через две недели после выписки из больницы, я вернулась в медицинский центр университета Нью-Йорка, чтобы пройти недельный курс плазмафереза. Поскольку выяснилось, что мои симптомы не имели отношения к эпилепсии, а связаны с аутоиммунным энцефалитом, меня поместили на семнадцатый этаж, в неврологическое отделение. В отличие от эпилептического отделения этот этаж в старом крыле еще не успели отремонтировать. Здесь не было плоскоэкранных телевизоров, вся обстановка казалась более обшарпанной, а пациенты – старше, слабее и в целом как-то ближе к смерти.

По вечерам пожилая женщина в одиночной палате в конце коридора кричала: «ПИЦЦА! ПИЦЦА!» Когда папа спросил, почему она так делает, медсестры ответили, что она любила пятницы, когда в столовой давали пиццу.

Моей соседкой по палате была толстая негритянка по имени Дебра Робинсон. Хотя Дебра болела диабетом, врачи считали, что основной причиной ее симптомов был рак толстой кишки, однако их теория пока не подтвердилась. Дебра страдала ожирением такой степени, что не могла сама встать с кровати и сходить в туалет. Она ходила на судно, отчего палата то и дело наполнялась мерзкими запахами. Но она каждый раз извинялась, и ее было невозможно не полюбить. Даже медсестры в ней души не чаяли.

Плазмаферез проводили через катетер, вставленный мне в шею. «О боже», – только и смог сказать Стивен, глядя, как медсестра вставляет иглу. Когда игла проткнула яремную вену, раздался хлопок. Удерживая катетер на месте, сестра закрепила его плотной клейкой лентой, похожей на малярную; она удерживала его в вертикальном положении, и он торчал перпендикулярно моей шее с правой стороны. Лента была сделана из такого грубого материала, что у меня на коже остались красные рубцы. Хотя ходить с катетером было ужасно неудобно, его нельзя было вынимать целую неделю, в течение всего курса лечения.

Обменное переливание плазмы возникло в конце 1800-х годов с появлением в Швеции сепаратора для сливок, при помощи которого творог отделяли от сыворотки. Этот простой механизм вдохновил ученых, и те попробовали применить его для отделения плазмы (желтоватой жидкости, содержащей антитела) от форменных элементов (красных и белых кровяных телец). Кровь проникает в клеточный сепаратор и раскручивается там, как в сушилке-центрифуге, расщепляясь на две составляющих – плазму и форменные элементы. Затем машина возвращает кровь в организм, заменяя взятую плазму, насыщенную антителами-вредителями, новой, богатой белками жидкостью, не содержащей антител. Один сеанс длится три часа. Мне прописали курс из пяти сеансов.

На этот раз моим друзьям можно было приходить и оставаться на любое время, и каждому я дала особое задание: Ханна должна была приносить журналы, моя школьная подруга Джен – ржаные бублики с семенами подсолнечника, маслом и помидорами, а Кэти – диетическую колу.

На четвертый день в больнице меня навестила Анджела. Ее по-прежнему шокировало то, как ужасно я выглядела. Вот как она описала меня в письме Полу: «Бледная, исхудавшая, сама не своя… На нее страшно смотреть». До выздоровления мне было еще далеко.

Наутро меня выписывают, и Стивен везет меня по Саммиту в машине мамы и Аллена. Мы проезжаем мимо «Фэйр-Оукс»[18] – старой психиатрической лечебницы, в которой сейчас находится центр реабилитации наркоманов; мимо школьного поля для лакросса, где я когда-то стояла на воротах; и «квартала 51» – многоквартирного дома на окраине, где много лет назад жили и устраивали вечеринки наши друзья. Потом встаем на светофоре, и Стивен включает магнитолу. В динамиках слышится бренчание испанских гитар в ритме фламенко.