– Вы помните? – тихо спросила Мария. – Должно быть, это внуки тех собак, которые бродили по нашим комнатам в Шамборе и Блуа.

Мадам Райе, которой почти исполнилось семьдесят, широко улыбнулась.

– О да. Думаю, я вижу в них черты Сони. – Эту кличку носила апатичная, но плодовитая сучка спаниеля в Шамборе. – Со стороны Карла было любезно прислать их. Теперь у птичек появится компания.

– Мой зверинец разрастается. – Мария взяла письмо от французского посла, приложенное к корзинке со щенками. Она подождала, пока не окажется за столом, чтобы вскрыть его. Теперь письма для нее были источником власти – ее единственной власти. Сидя за столом и сочиняя послание, причем неважно, кому адресованное: папе римскому, Филиппу, Карлу, Екатерине Медичи, послам, шотландским лордам, Елизавете, Сесилу, Ноллису, – она чувствовала себя менее беспомощной и одинокой. Слова, выходившие из-под ее пера, казались могущественными. Она не хотела признавать, что, когда письма покидали ее, они могли считаться незначительными и оставаться без внимания.

Тонко выделанная бумага была приятна на ощупь, гораздо лучше грубого материала, которым ей приходилось пользоваться. Французы всегда наводят красоту вокруг себя. И печать их хорошего воска, хрупкая и блестящая. Она развернула письмо.

Ее улыбка померкла, пока она медленно читала и перечитывала ровные строки.

– Французы отреклись от меня, – наконец прошептала она, больше для себя, чем для кого-то еще.

– Что такое? – спросил Уилл Дуглас.

Она молча протянула ему письмо.

– Значит, французы заключили мирный договор с Англией, где даже не упоминается о вас и ваших правах, – сказал он минуту спустя.

– Меня сбросили со счетов, – удивленно проговорила она. – Моя бывшая страна считает, что мои трудности ее не касаются.

Франция. Страна, которая приняла ее, родина ее матери. Страна, которая дала ей любимый язык, привила чувство вкуса и множество воспоминаний. Все родственники ее матери умерли. Оттуда не будет никакой помощи.

Мария чувствовала себя так, словно получила удар в живот. Франция, ее любимое прошлое и страна, где она хотела быть похороненной, отказывалась от нее.

«Что, если бы я отправилась туда, а не в Англию? Четыре года я мучила себя за то, что приняла неправильное решение, когда вообразила, будто здесь я буду в безопасности, – подумала она. – Но там мне было бы не лучше, чем в Англии».

Она бурно разрыдалась, уронив голову на руки. Энтони и мадам Райе пытались утешить ее, но правда не приносила успокоения. Наконец, они оставили ее в покое.

Выйдя в прихожую, Уилл покачал головой и прошептал Мэри Сетон:

– Это тяжкий удар. Она всегда рассчитывала на Францию как на последнее прибежище. В сочетании с предательством и клеветой епископа Лесли это может сломить ее дух.

Когда у Марии закончились слезы, она перечитала письмо. Лишь тогда она заметила, где был подписан договор: в замке Блуа. Мария горько рассмеялась. Она всегда любила восьмиугольную лестницу этого замка и часто видела ее во сне после отъезда из Франции. «Когда-нибудь я снова буду стоять там», – поклялась она.

Граф Шрусбери вернулся после того, как освободился от обязанностей председателя на суде над Норфолком, и объявил, что из-за крайнего недовольства Елизаветы своей родственницей, королевой Шотландии, Мария должна немедленно сократить свою свиту. Она могла выбрать тех, кто останется с ней, но остальные должны уехать из Шеффилда.

Мария составила скорбный список. Она не могла остаться без Мэри Сетон, Уилла, своего священника, мадам Райе, Бастиана Паже и его жены Маргарет Карвуд. При ее маленьком дворе служили шотландцы, французы и англичане. По распоряжению Елизаветы Мария могла оставить лишь шестнадцать человек.

Шрусбери вернулся в подавленном состоянии. Мария догадывалась, что ему устроили разнос за то, что он допустил заговор под своей крышей и не обеспечил достаточно строгую охрану. Теперь Бесс бросала на нее убийственные взгляды и винила ее в расстройстве мужа. Сеансы совместного вышивания прекратились.

Но тайный канал связи Марии так и не раскрыли, и она могла продолжать работу над письмами. Когда она впервые услышала о приговоре герцогу Норфолкскому, то слегла от горя и чувства вины. Но после того как Елизавета дважды отложила казнь, Мария стала гадать о ее намерениях. Почему она мешкает?

После болезни Елизаветы был выпущен очередной указ о казни Норфолка, который снова приостановили. Шрусбери молча протянул Марии копию записки с подписью Елизаветы.

«Думаю, я больше доверилась задней части своей головы, нежели передней части оной, а потому послала лейтенанта с приказом отложить эту казнь до дальнейших распоряжений. Причины, которые движут мною, сейчас не могут быть объяснены, если не свершится нечто непоправимое. Ваш любящий монарх

Елизавета».

Письмо было заверено Сесилом: «11 апреля 1572 года, написано собственноручно ее величеством о приостановке казни Г. Н. Получено в два часа пополуночи».

Означало ли это, что Елизавета оказалась не в состоянии совершить казнь? Мария внезапно поняла, что это может быть так. И это неудивительно.

Она в безопасности. Норфолк в безопасности. В конечном счете с ними не случилось ничего непоправимого. Елизавета была бессильной победительницей.

Когда в Шеффилд пришла весна, у Марии поднялось настроение. Приступы ревматизма прекратились с наступлением теплой погоды, и было невозможно не реагировать на молодую зелень и цветы, распускавшиеся вдоль дорожек. Ходили слухи о переезде в Шеффилд-Манор для генеральной уборки в замке. Дом, расположенный в охотничьем парке, воспринимался желанной летней резиденцией. Кроме того, его было труднее охранять, и жильцы могли пользоваться большей свободой.

Энтони доказал, что он может без труда проносить тайные послания; люди не подозревали мальчика, чья семья давно дружила с семьей Шрусбери. Он развлекался, изобретая новые шифры и экспериментируя с высверленными пробками и водонепроницаемыми пакетами, которые можно было вкладывать в бутылки. Одной из его маленьких побед стало предложение использовать черную бумагу, чтобы прятать сообщения в темном туалетном домике; в таком месте люди предпочитали не задерживаться без необходимости и не смотрели по сторонам.

Мария принесла дневник, спрятанный в корзинке для шитья, на лужайку неподалеку от поместья, которую она называла беседкой. Ее окружали кусты сирени, а с одной стороны находилась импровизированная скамья из плотного дерна. Она расправила юбки и посмотрела на ветки, густо усыпанные почками; сирень распустится только через неделю, но какой будет чудесный аромат!

У ее ног резвились три щенка, счастливые от того, что их вывели погулять. Она назвала их Soulagement, Douleur и Souci: Утешение, Печаль и Забота. Они были очень энергичными, причем Douleur выглядел наименее печальным.

– Я назвала тебя Печалью, потому что ты почти весь черный, – сказала Мария, почесывая его за ухом. – Но у тебя веселый нрав.