Потом я вышел на палубу и переговорил с Керлом. Я сказал, что теперь он – капитан корабля, а Нур – старший помощник. Я рассказал, как капитан набросился на меня и что произошло после. Я сказал, что если он хочет сообщить о случившемся представителям власти в Форсетти, я ничего не имею против, но тогда «Западного купца» надолго задержат там – для проведения судебного следствия и тому подобного.

Наверное, сказал Керл, будет лучше просто сказать, что капитан умер во время плавания и погребен в море. Я сказал, что такая мысль мне нравится, и говорил правду или почти правду. Керл собрал команду и все рассказал, и никто особо не возражал.

Потом я подумал, не назвать ли мне палицу «Череподробитель», но кто-нибудь наверняка поинтересовался бы, о чьем черепе идет речь, поэтому я оставил прежнее имя. Впоследствии я отдал Мечедробитель Таугу, и он тоже называл палицу так.

Ночью в каюте мы с Гильфом обсудили сложившуюся ситуацию. Он говорил мало – и тогда, и вообще, – но он умел слушать, а уж если говорил, то всегда дельные вещи, которые заслуживали внимания и над которыми стоило поразмыслить впоследствии. Дело в том, что моя рана никак не заживала и я боялся возможного ухудшения. Она горела, и при надавливании из нее вытекала кровь, смешанная с гноем.

Я был испуган. Знаю, до сих пор я мало говорил о страхе, но я испытывал страх довольно часто все время, пока находился в Митгартре. Я не собираюсь сейчас возвращаться назад и рассказывать обо всех таких моментах, поскольку это не имеет смысла. Кроме того, о некоторых случаях я вообще не упоминал – например, о случае, произошедшем со мной в первые дни моего проживания у Бертольда Храброго, когда я на охоте ранил медведя и тот полез за мной на дерево. Я не думал, что такие большие медведи умеют лазать по деревьям, и вообще он был бурым, а не черным. Надо полагать, медведи в Целидоне отличаются от американских собратьев, поскольку он взбирался на дерево быстрее меня. Когда зверь подобрался вплотную ко мне, я вонзил стрелу ему в глотку, и он свалился на землю и ушел. Парализованный страхом, я долго не мог слезть с дерева.

Я просто сидел там, судорожно вцепившись в ветку, и дрожал всем телом. Я выронил лук, когда убегал, и медведь чуть не оттяпал мне руку, когда перекусил древко стрелы.

В общем, я был испуган, и мы с Гильфом говорили о моем ранении и возможных осложнениях. Он сказал, что глубокие раны самые скверные, так как их не вылизать дочиста. Я рассмеялся, поскольку в любом случае не дотянулся бы языком дотуда. Я бы промыл рану, но меня останавливала мысль о качестве воды на корабле. Гильф был прав: лучше уж вылизать.

Потом я вспомнил, что Бертольд Храбрый говорил мне, как бодаханы иногда исцеляют больных животных и помогают ему по мере сил. Дизири принадлежала к племени эльфов, и я не сомневался, что она помогла бы мне, если бы знала о моем ранении. Нам нужно связаться с эльфами, сказал я и спросил, есть ли на корабле какие-нибудь.

Гильф положил голову между лап. Он от меня что-то скрывает, понял я и сказал:

– Если тебе известно, где найти эльфов, почему бы тебе не позвать их на помощь? Если они откажутся, хуже мне все равно не станет.

Несколько мгновений он молча смотрел на меня, а потом подошел к двери и поскребся, просясь наружу. Я отворил дверь. Уже стемнело, взошла луна, зажглись звезды и дул легкий ветер, едва наполнявший паруса. В морских путешествиях больше всего я любил именно это время суток.

Потом Гильф протолкнулся мимо меня (дверной проем был узкий), пробежал через палубу и прыгнул за борт. Когда он вернулся и мы переговорили, я снова вышел из каюты и спросил Керла, боится ли он эльфов.

Он задумчиво почесал затылок, как порой делаю я.

– Не знаю, сэр Эйбел. Я никогда ни одного не видел.

– Увидишь, – пообещал я и указал на матросов ночной вахты. Все они спали вповалку на палубе, кроме рулевого и впередсмотрящего. Я велел Керлу разбудить их и отправить в кубрик и сказал, что он может объяснить свой приказ, как угодно.

Керл несколько удивился:

– Я должен объяснять свои приказы, сэр Эйбел?

Я сказал «нет», и он принялся будить матросов громкими криками. Я велел одному из них найти внизу Поука и прислать ко мне. Мы поставили Поука за штурвал, а рулевого отправили вслед за остальными. При таком легком ветре и таком спокойном море я сам мог бы управлять кораблем или мы могли бы просто закрепить штурвал в одном положении. Ни Поук, ни Керл не понимали, что происходит.

Когда все матросы спустились вниз, Гильф снова прыгнул за борт. Потом нам оставалось только ждать, поэтому я примостился в одном из проемов в зубчатой стене. Керл казался напуганным. Он очень тихо подошел ко мне.

– Это ведь необычный пес, да, сэр?

Я кивнул.

– Наверное, сэр, он поднимается вдохнуть, когда мы не видим?

Я сказал «да», и скоро Керл отошел прочь. В небе сиял тонкий месяц, просто прекрасный. Спустя какое-то время я увидел, что на самом деле это лук в руках у Леди. Тогда я ничего не знал о ней, но тем не менее увидел ее. Она дочь Вальфатера и обладает большой властью. Бертольд Храбрый всегда называл Скай третьим миром, а обитающий там народ оверкинами. При виде Леди я невольно подумал о первом и втором мирах: интересно, какие они? Однажды я спрашивал о них Бертольда Храброго, но он сказал лишь, что никто ничего толком не знает.

Я моргнул, и Леди исчезла. Я вспомнил, как Бертольд Храбрый говорил, что время там течет гораздо быстрее и, пока здесь проходят минуты, там пролетают года. Иногда оверкинов убивают (это я узнал позже), но они никогда не старятся и не умирают, как мы.

Потом я подумал о высшем мире, первом. Поначалу я решил, что если жить так высоко и смотреть на всех остальных сверху вниз, невольно станешь надменным. Но немного погодя я понял свою ошибку и тихо проговорил:

– Нет, неправильно. Ты станешь не надменным, а добрым, если в тебе изначально было хоть что-нибудь хорошее.

Я сразу понял, что Поук меня услышал, но не знаю, как он истолковал мои слова.

Я думал: а что, если бы я жил там наверху, совсем один, если не считать кроликов и белок? Или был бы единственным взрослым среди маленьких детишек? Конечно, я мог бы расхаживать с важным видом и выпендриваться перед ними, но захотелось ли бы мне? Ребенка, который плохо себя ведет, я мог бы отшлепать и довести до слез. Но я же рыцарь. Разве такая победа достойна рыцаря?

Я решил, что буду просто заботиться о детях изо всех сил и надеяться, что однажды они повзрослеют и станут людьми, с которыми можно разговаривать на равных.

Наверное, тут я задремал, а возможно, дремал уже давно. Так или иначе, мне приснилось, что я снова стал ребенком и сплю на склоне холма. Во сне я увидел летучий замок, проплывший по небу, и невольно вспомнил о своей жизни в мире, где нет машин, а есть мечи.