У входа в подводную пещеру мы обнаружили старика, обещавшего исцелить меня. Он отослал келпи прочь, и я вздохнул с облегчением. Я спросил, где мы находимся, и он сказал, что в Эльфрисе.

– Я не самый старый из моих соплеменников, – сказал он, – и не самый мудрый. Однако я много чего знаю. Я Гарсег.

Позже я узнал, что на самом деле у него другое имя, но тогда я поверил ему и до сих пор мысленно говорю «Гарсег», когда думаю о нем, поэтому именно так я буду называть его здесь. Я спросил, как он собирается исцелить меня.

– Я не могу. Вас исцелит море. Пойдемте, я покажу. Он взял меня за руку, и мы подплыли к месту, где вода была теплой, как в ванной, и из трещин в скалистом дне поднимались пузырьки пара вместе с частицами ила и песчинками.

– У вас дыра в боку, – сказал Гарсег. – Вы когда-нибудь видели дыру в море?

Я сказал «нет».

– Смотрите.

Движение пузырьков ускорилось, вверх стали взлетать камни, и глубоко под нами раздался глухой грохот, подобный раскату грома. Добела раскаленная скала с ревом поднялась над морским дном, изрыгнула из своих недр огромные клубы пара, и все рыбы, крабы и прочие существа бросились прочь – все, кроме нас.

Это продолжалось довольно долго. Постепенно шум стих и превратился в звук, подобный дыханию спящего великана – дыханию Гиллинга, умирающего там, внизу, на огромной постели размером с целый квартал. Скала перестала выбрасывать пар и остыла. Мы подошли поближе и увидели целый скалистый остров с подобием озера посередине. Несколько морских птиц уже начали вить там гнезда, и море лизало серый каменистый берег, словно кот сметану.

На острове начала расти трава, потом деревья. В поисках пресной воды деревья запускали корни глубоко в скальные трещины. На секунду я увидел Дизири, бегущую обнаженной среди деревьев. Я хотел броситься за ней, но Гарсег схватил меня за руку, и мы немного подрались. В первый и последний раз.

Другие птицы – птицы, вызванные к жизни Дизири, – вили гнезда на выращенных Дизири деревьях. С них падали орехи, которые поедали выползавшие на берег крабы. Гарсег поймал одного краба и съел, словно поджаренный в сахаре миндаль, но я несколько опасался клешней.

Остров становился все красивее и красивее – и все меньше и меньше. Наконец волны сомкнулись над ним, и он исчез под водой без следа.

– Теперь вы видели дыру в море, – сказал Гарсег. – А вы видели когда-нибудь, как умирает скала?

Я сказал «нет», и мы снова поплыли. Достигнув скалы, которой предстояло умереть, мы взобрались по крутому склону и встали на вершине.

Там дул ветер, крепчавший с каждой минутой. Скоро он ревел с такой силой, что заглушал мысли. Набегавшие волны становились все выше и мощнее, и скала сотрясалась до основания, словно в нее раз за разом врезался железнодорожный состав; нас то и дело обдавало дождем брызг, и порой могучие валы перекатывались прямо над нашими головами. Каждая волна приносила с собой огромные камни, которые ударялись о скалу, подобно кузнечным молотам, и падали обратно в море, где их подхватывала следующая волна. Я вспомнил, как однажды в ночь Хеллоуина бросал щебенку в чужие окна, но тогда понятия не имел, насколько это ужасно; и теперь мне казалось, что камни в скалу швыряю я сам, все тот же малолетний мальчишка, скрывающийся в темной глубине. Вскоре оставаться на вершине стало опасно, и мы спустились вниз, где земля под ногами не ходила ходуном. Но даже там ветер дул с такой силой, что мне невольно представился рыцарь, могучий рыцарь, который несся на могучем белом коне среди обычных маленьких людей вроде нас с Гарсегом, рубя мечом налево-направо. Я знаю, это звучит дико, но именно такая картина нарисовалась в моем воображении.

Накатила очередная волна – наверное, сотая по счету – и накрыла скалу. Но на сей раз, когда она откатилась, скала бесследно исчезла.

Я подошел к краю провала и посмотрел вниз. На таком ветру удерживать равновесие было трудно, но я удерживал; и на самом дне пропасти я увидел, что осталось: набегавшие на отлогий берег волны, становившиеся все меньше и меньше. Гарсег подошел ко мне и встал рядом. Минуту спустя он вытянул вперед руку со сложенной чашечкой ладонью. Поначалу мне показалось, что в ладони ничего нет. Но там была вода. Просто вода. Гарсег спросил, понял ли я.

– Думаю, да, – сказал я.

Он долго молчал, а потом спросил:

– Остров?

– Я должен уподобиться морю, верно? Оно выжидает, оно не торопит события и в конце концов смыкается над зияющей раной.

– Скала?

– Вода – ничто, но вода, обладающая энергией, сильнее камня. Таков правильный ответ?

Гарсег улыбнулся:

– Пойдемте.

Мы вернулись в море и на сей раз поплыли, держась на поверхности, качаясь на волнах или отдаваясь течениям.

– Ваша кровь – море, – сказал Гарсег.

Я понял не сразу, но постепенно смысл слов стал проясняться. Поначалу высказывание показалось мне бредовым, потом я подумал, что, возможно, в конце концов Гарсег прав, а потом понял, что он совершенно прав: я чувствовал море внутри себя и точно так же чувствовал море вовне. Мы продолжали плыть, покуда ко мне не пришло сознание, что я и море стали единым целым. Оно до сих пор живет во мне – и полностью соответствует истине. Келпи и другие морские эльфы говорят, что чувствуют то же самое, но они лгут. Я действительно ощущаю море частью своего существа, как и Кулили. Я могу быть приветливым и безмятежным сколь угодно долго. Но я могу разъяриться, как произошло во время сражения с ангридами в ущелье. Тогда многие великаны обратились в бегство, а остальные погибли.

Наконец я сказал себе: «Движимое силой моря, все живое вышло из моря. Такое стало возможным, поскольку оно приобщилось к природе моря. Я был морским существом в утробе матери, а она была морским существом в утробе своей матери, и я до самой смерти останусь морским существом. Король тоже знает это, поскольку он изобразил никру на своем щите».

– Он мой брат, – сказал Гарсег.

Мы оба плыли, энергично работая руками и ногами, но я удивленно оглянулся:

– Ты слышишь мои мысли?

– Иногда.

– Ты эльф. Разве король не человек?

– Человек.

Я надолго задумался, но без толку. Вероятно, Гарсег опять услышал мои мысли, поскольку сказал:

– Когда мужчина из моего племени сходится с женщиной из вашего племени, она может родить ребенка.

Все еще не понимая, я сказал:

– Ясное дело.

– Каждый ребенок наследует какие-то свойства от отца, а какие-то от матери. Если не считать уродов, каждый ребенок рождается либо мужского, либо женского пола.

Мы остановились передохнуть, перевернулись на спину и лежали на зеркальной морской глади, несомые слабым течением.