жить, и им должна дышать Россия, покуда в ней живет истинная вера с ее словенским богослужением. Но литературный язык получит от достойного русского перевода то помазание, которого он еще не имеет. Жаль только слышать, что Ваш перевод дурно написан. Не потому, что бы трудно было разбирать (Вашу руку разберем мы без ошибки), но потому жаль, что это доказывает, что Вы не доработали его до последней отчистки. Впрочем, может быть, Вам ловчее будет просмотреть его переписанным. Пришлите поскорее к нам, чтобы успеть переписанный просмотреть прежде весны. А весною, когда, как мы надеемся, Вы наконец приедете в Россию, может быть, можно будет его напечатать здесь вместе с словенским, как печатались переводы Библейского общества.

Приезжайте весною, ради Бога, приезжайте, если будет хотя малейшая возможность. Право, климат наш не так дурен, как думают немецкие доктора, которые судят обо всей России по Петербургу. Иначе, подумайте, для детей Жуковского[328] русский язык будет чужой, русские обычаи противны. Русское хорошее — непривычно, русское дурное — совсем невыносимо. Приезжайте в Москву: там климат здоровый, летом сухой, зимой умеренный, домы теплее немецких, друзья искренние, доктора есть такие, каких лучше мудрено желать и за границей. Молю Бога, чтобы это совершилось так, чтобы было во благо Вам и семейству Вашему.

75. Оптинскому старцу Макарию

18 января 1850 года

Достопочтеннейший и многоуважаемый батюшка отец Макарий!

Надеюсь в конце этого месяца иметь удовольствие видеть Вас в Оптине; я пишу теперь несколько слов для того, чтобы принести Вам мое усердное поздравление в день Вашего Ангела[329] вместе с выражением искреннего желания Вам всех благ и особенно доброго здоровья, Вам и нам на пользу.

Прошу Вас передать мое глубокое почтение достойнейшему отцу игумену и не забывать в Ваших святых молитвах душевно Вам преданного И. Киреевского.

76. Оптинскому старцу Макарию

18 апреля 1850 года

<…> Приношу Вам, многоуважаемый батюшка, мое искреннее поздравление с наступающим великим днем Светлого Христова Воскресения и прошу Бога, чтоб Он за Ваши святые молитвы принял и мои недостойные, исполненные сердечных желаний Вам всякого блага. Прошу Вас также передать мои поздравления почтеннейшему отцу игумену и тем из святой братии Вашей, которые соблаговолят обо мне вспомнить.

Прекрасная икона, присланная мне Вами, почти не сходит с глаз моих и доставляет мне много сердечного утешения.

На днях получил я письмо от того приятеля моего (великого математика и астронома[330]), о котором говорил с Вами 3 февраля в Оптине и который имел странные мысли о воплощении Сына Божия[331] на звездах.

Я сообщил ему наш разговор и Ваши слова, сколько мог припомнить и как умел, и теперь, сверх всякого ожидания моего, он пишет ко мне, что это сообщение произвело на него такое действие, что «в невольном излиянии чувств во время чтения он мысленно повергался к стопам Вашим и что впечатление от этих слов до самой смерти не изгладится из его памяти».

Испрашиваю Ваших святых молитв и святого благословения Вашего и остаюсь с уважением и преданностию И. Киреевский.

77. Оптинскому старцу Макарию

20 ноября 1850 года

Милостивый государь! Многоуважаемый батюшка!

Прошу Вас принять мое искреннее поздравление со днем Вашего рождения[332]. От всего сердца прошу у Господа Вам многих и многих лет на пользу и утешение преданных Вам детей Ваших.

Многое желал бы сказать Вам от души, но боюсь отнимать Ваше драгоценное время, особенно теперь, когда, вероятно, со всех сторон письма обременяют Вас. Наталья Петровна пишет к Вам о том, что происходит у нас. Я же особенно прошу Ваших святых молитв и святого благословения Николаше, Васе и всем нам.

С неограниченным уважением и любовью преданный Вам Ваш духовный сын и покорный слуга И. Киреевский.

78. А. И. Кошелеву

20 февраля 1851 года

В последнем письме твоем, любезный друг Кошелев, ты объявляешь мне о твоем отъезде за границу[333], а между тем адреса своего туда мне не приложил, хотя пишешь, что от меня письмо ожидаешь в январь. Теперь только узнал я, что ты уже возвратился[334], и спешу отвечать на твое письмо вопросом: какое новое впечатление произвела на тебя Германия? Каждое живое замечание твое было драгоценной новостью для меня, зарытого в белевских снегах и слушающего только свист белевской метели, под музыку которой рассуждает поп о нравственных качествах его дьячка и дьякона. Мне сдается, однако, что на Западе должны быть какие-нибудь признаки новой, начинающейся эпохи: новые потребности умов, новый взгляд на вещи, новые ожидания — одним словом, перемена в убеждениях такого рода, какой не было за год прежде. Слава Богу, что ты почитаешь теперешнее время неблагоприятным для того, чтобы хлопотать о твоем любимом вопросе[335]. Дай Бог, чтобы он не трогался до тех пор, пока у нас не изменится направление умов, покуда западный дух не перестанет господствовать в наших понятиях и в жизни, так что остается еще русским то, что стоит, а все, что движется, подвигается к немечине. Покуда мы идем и ведемся по этой дороге, дай Бог, чтобы у нас делалось как можно меньше перемен, особенно перемен существенных. Я говорю это от полного убеждения ума, с живой любовью к России, с надеждою ей такого величия и благоденствия, какое и не снилось западным народам, но вместе и с мучительным страхом, что какое-нибудь преждевременное и самолюбивое переобразование испортит дело самородного развития. Что надеетесь вы сделать вашими криками? Неужели вы думаете, что какое-нибудь важное дело может сделаться хорошо, когда оно будет делаться в западном духе? Конечно, криками и толками можно вызвать дело, но не то, какого вы желаете, а то, от которого будет плакать русский человек, и вы, и само правительство. Если правительство обманется до того, что ваши крики примет за выражение общего мнения, то перемену сделает, только не ту и не так, как вы желаете. Вы хотите эмансипации крестьян — вам дадут инвентари, и дело будет испорчено навсегда. Родится небывалый антагонизм между сословиями, и тогда чем это кончится — страшно и подумать. Когда спорное начало ляжет в основание здания, то трещина не остановится, покуда все здание рассядется. Сохрани Бог от этого! Тем горячее говорю я: сохрани Бог! — что думаю, или, сказать откровенно, убежден вполне, что не пройдет десяти или много пятнадцати лет, как направление