Мне было стыдно признаться себе в этом, но я стала хуже относиться к детям. Это меня тревожило. Я перестала видеть того симпатичного двухлетнего карапуза в этом спокойном, временами угрюмом мальчишке. Что случилось — изменился ли в самом деле он или это были перемены, происходящие во мне самой? Я терялась в догадках.

— На самом деле я не виноват. Это не моя ошибка, — заявил Том, не успели мы отойти от дома.

— Чья же?

— Папина. Это он виноват. И еще этот ГудНьюс.

— Это они крали в школе?

— Нет. Но меня вынудили.

— Вот как — значит, папа и ГудНьюс заставили тебя воровать. И каким же образом?

— Сама знаешь.

— Расскажи.

— Они все у меня отнимают. Я трудный ребенок.

— Что-что?

— Как те дети в школе. Ты сама так про них говорила.

Том спросил меня однажды про тех детей из его школы, которые постоянно создавали проблемы для учителей, потому что с ними постоянно что-то случалось, а я — сдуру, как теперь начинаю понимать, — ляпнула это выражение: «трудные дети». Я считала, что выполняю родительский долг, посвящая Тома в некоторые суровые, но необходимые понятия, и готовлю к взрослой жизни: теперь же получалось, что я просто заранее придумала удачное оправдание криминальной деятельности собственного сына.

— Это совсем другое.

— Почему же?

— Потому что…

— Ты сказала, что у этих ребят многого не хватает в доме и поэтому они «трудные». А теперь у меня многого не хватает дома. И я тоже стал «трудным».

— Неужели ты в самом деле считаешь себя обездоленным? Ты не можешь так думать.

— Все равно, считай или не считай — а так это и есть.

Похоже, я начала страдать от собственного либерализма. С каждым днем жизнь все усложнялась и усложнялась — из простых ситуаций уже нельзя было найти выхода, открывалась масса тупиков и дорог, ведущих в никуда. А тут еще поступки моих испорченных детей… Их поведение рождало во мне новые сомнения, а я устала от сомнений, я хотела уверенности — такой, как у Дэвида или как у Маргарет Тэтчер. Кто хотел бы оказаться на моем месте? Кто хочет оказаться на месте неуверенного, заблудившегося человека? Каждый хочет уверенности, даже если эта уверенность состоит в сознании собственной моральной трусости. Мы уверены, что неправы; уверены, что попадем в ад, невзирая на то что втайне надеемся спастись. То есть обманываем себя, ведем нечестную игру сами с собой. Мы превосходно отличаем хорошие поступки от плохих, но часто не совершаем правильных поступков, потому что это слишком затруднительно и требует больших усилий. Мы даже пытаемся лечить мисс Кортенца или Безумного Брайена, словно хотим заручиться этим, как индульгенцией, хотим как-то выехать за счет других, но каждый свой день завершаем должниками. Сегодня я поняла, что на самом деле не люблю собственных детей. Более того, оказывается, я вдохновила одного из них красть у школьных товарищей. А Дэвид при этом мыслит, как спасти бездомных. И я еще думаю, что я лучше его.

— Том, ты превращаешься в жуткого нытика, — сказала я ему безо всяких объяснений.

Нашу прогулку мы завершили в молчании.

Мы не были на вечеринках со времени появления ГудНьюса, последняя случилась еще в так называемую эпоху «До». «До ГудНьюса». Но в пятницу нас пригласили на ужин Эндрю и Кэм. ГудНьюс остался за бебиситтера: он сам вызвался — дети вроде не возражали, а поскольку альтернативы никто не видел, предложение было с благодарностью принято. Эндрю и Кэм — Люди, Как Мы. Эндрю имел шаткую опору в жизни, находясь на самой нижней ступеньке карьеры в сфере масс-медиа. Правда, опора была не такая уж ненадежная — ступенька находится так низко, что падать было практически некуда, и, случись что, крах никак не отразился бы ни на нем, ни на его семье. Эндрю вел книжную рубрику в журнале, посвященном мужскому фитнессу. Журнал выходил раз в месяц, поэтому Эндрю, наверное, по праву можно было назвать самым нечитаемым в мире литературным критиком. Конечно, он пописывал себе в стол — не роман, а какой-то сценарий, что было очень кстати, ибо не вызывало тайной ревности Дэвида. Скорее Дэвид ему сочувствовал, ощущая, видимо, некое родство душ. Поэтому, сходясь за одним столом, они могли задушевно скабрезничать по поводу бездарных фильмов, которые они посмотрели, или кошмарных романов, которые прочитали. Это ворчание их чудесным образом сплачивало. Кэм работала в управлении министерства здравоохранения и была, в сущности, симпатичным человеком. У нас с ней было много общего: она была таким же затурканным медиком, с головой погрязшим в работе, вот только никогда не хотела иметь детей. Мы симпатизировали друг другу, так как обе прекрасно понимали ценность наших отношений для наших безнадежно ворчливых мужчин.

Однако теперь мой муж не был озлоблен и растерян. Эндрю этого еще не знал. Он позвонил, я приняла приглашение, опустила трубку и только тут осознала, что Эндрю совершенно не в курсе происшедших с Дэвидом перемен. Он ничего не знал о раздаче лазаньи в Финсбери-парке, и если бы увидел Дэвида в роли социального благодетеля, то, видимо, отказался бы верить собственным глазам. Настроение у Дэвида было, судя по всему, беззаботное. В машине по дороге в гости (обычно мы заказывали такси, но в этот раз Дэвид не высказал желания пить больше стаканчика вина, так что вполне мог сидеть за рулем) я ненавязчиво поинтересовалась, не собирается ли он рассказать Эндрю о ГудНьюсе.

— Зачем?

— Так просто. Ты же всем рассказываешь.

— Так ты считаешь, я должен от этого воздерживаться?

— Нет, почему же. Я совсем не это имею в виду… Да ты и сам знаешь — если ты захочешь, тебя не удержать.

— Буду предельно честен с тобой, Кейти. Мне все труднее говорить об этом. Когда я начинаю кому-нибудь рассказывать про ГудНьюса, мне кажется, что на меня смотрят как на сумасшедшего.

— Да, это так.

— Почему, как ты думаешь?

— Не имею представления.

— Тебе не кажется, что люди просто… несколько ограниченны?

— Вполне может быть. В таком случае, может, не стоит касаться этого щекотливого предмета?

— Наверное, ты права. Пока я… Пока я не нашел еще слов, чтобы говорить на эту тему.

У меня свалилась гора с плеч, хотя я прекрасно понимала, что сегодня вечером нас еще могут ожидать сюрпризы.

— О чем ты думаешь говорить в таком случае?

— Прости, не понял?

— О чем ты предполагаешь вести разговор в гостях? Как поддерживать беседу?

— Откуда я знаю? Как сложится. Что за странный вопрос, Кейти. Ты ведь уже бывала за обедом в гостях. Смотря в какую сторону пойдет разговор. Предмет обсуждения возникает в ходе беседы — это же не диспут на заданную тему.

— Справедливо — но только в теории.

— Что ты хочешь сказать?