Амелия смерила его хмурым взглядом и оскалила зубы, от чего среди публики послышались испуганные возгласы, но на того человека это не произвело никакого впечатления. Амелия решила, что лучше не обращать на него внимания, как тогда на проповедника.

«Скоро зал очистят от публики, – думала она. – Его выведут вместе с толпой, и дело с концом».

Но вернувшись в аквариум после отдыха и вожделенной чашечки чаю, она обнаружила, что тот человек появился снова. Он занял прежнее место и уставился на неё застывшим истуканом в бурлящей толпе, вынуждая его обходить. Некоторые на него косились, но, в основном, не замечали. Все смотрели на русалку, поэтому никому не было дела до странного типа, пожиравшего глазами объект всеобщего внимания.

Так продолжалось весь день. Странный субъект уходил вместе с толпой, когда освобождали зал, а после каждого перерыва вновь возвращался.

Казалось, день никогда не закончится, и Амелия уже не могла притворяться, что не замечает фанатика, и её глаза всё чаще невольно косились в его сторону.

«Надо сказать о нём Леви», – подумала она.

Через две недели после отбытия «доктора Гриффина» в Лондон срок заточения Леви истёк, и теперь вряд ли кто мог бы признать того человека в гладко выбритом господине с американским акцентом и в строгом костюме. Теперь Амелия понимала, почему Барнуму так легко удавалось дурачить людей. Никто просто не удосуживался приглядеться повнимательней.

Вернувшись в музей, Леви то и дело наведывался к Амелии. То объявится где-то в толпе и помашет ей рукой, то зайдёт во время перерыва проверить, достаточно ли ей еды, питья или одеял. После окончания представления, пока она с трудом облачалась в платье, он дожидался её за ширмой, насвистывая себе под нос, а потом провожал к Барнуму ужинать.

С того дня, как Черити увидела Амелию русалкой, она всегда приглашала её на ужин, и они проводили вместе много времени. Амелия этому радовалась, и теперь, когда Черити наконец сменила гнев на милость, Амелия с удовольствием сидела с ней рядышком на диване в гостиной, предаваясь разным забавам или перешёптываясь, словно школьница, а частенько к ним присоединялась и Кэролайн.

Да, надо рассказать Леви об этом человеке. Леви устроит так, чтобы охрана за ним поглядывала. Сидя в аквариуме, сама Амелия мало что могла поделать, к тому же никто не должен был догадаться, что она умеет разговаривать.

Переодеваясь после выступления, она услышала голос Леви:

– Вы готовы?

Амелия торопливо заплела мокрые волосы в косу и появилась из-за ширмы.

Увидев её, Леви улыбнулся, но она начала говорить, не дожидаясь привычного вопроса о том, как прошёл день, хотя знала, как ему это приятно, несмотря на однообразие ответов – все дни были похожи, как близнецы – и рассказала о настырном зрителе.

Леви нахмурился:

– Говорите, целый день простоял здесь? Точно?

– Ну конечно, – вздохнула она. – Такого ни с кем не спутаешь.

– Выходит, охрана не обратила на него внимания, – задумался Леви. – А раз он пробыл там весь день, значит, всякий раз возвращался и заново платил за вход. Вернуться через выход не так-то просто, попробуй-ка переть против толпы, поднимется такой шум, что сразу заметят.

– Зачем кому-то понадобилось столько раз платить, чтобы на меня посмотреть? – спросила Амелия.

– Есть у меня кое-какие соображения, – ответил Леви. – Я не исключал, что случится что-нибудь подобное. Хотя предполагал, что сначала появятся обличительные статьи в газетах, какие-нибудь выступления причитающих дамочек и мужчин, скандирующих цитаты из Библии.

– Он так сверкал глазами, что напомнил мне одного проповедника, – пробормотала Амелия.

– Когда мы только начинали строить планы на это представление, я сразу вспомнил о набожных кумушках, – рассказал Леви. – В обществе всегда найдутся люди, озабоченные благопристойностью. Я опасался, что даже если в воде вы совсем не похожи на человека, они всё равно найдут, к чему придраться…

Он осекся, потом неловко показал на свою грудь.

– Вы решили, что их возмутит моя неприкрытая грудь? – удивилась Амелия, усмехнувшись его неловкости. – Вполне возможно, но мне кажется, большинство просто не воспринимает меня как человека даже наполовину. Особенно те, кто не видел меня вне стен музея. В Концертном зале публика наблюдала, как я шла по сцене. Они знали, что отчасти я человек. А здесь они на меня смотрят только как на…

Она замолчала, потому что раньше эта мысль даже не приходила в голову, а теперь стало как-то не по себе.

– Как на что? – спросил Леви.

– Как на зверя в клетке, – сказала Амелия и покачала головой. – Барнум-то был прав.

Леви был потрясён.

– Амелия, вы не животное. Барнум неправ.

– Да я-то знаю, – ответила она. – И дело не в моих обидах. Но он был прав в том, что люди будут воспринимать меня именно так. Вот почему до сих пор не объявились так называемые «набожные кумушки». Они не беспокоятся за нравственность детей, потому что для них я просто дрессированная рыба, которую научили разным фокусам.

Леви нахмурился, явно огорчённый тем, что она наговорила о себе, но решил не продолжать эту тему.

– Я поговорю с Барнумом об охранниках. Они большие специалисты по части мордобоя, но, похоже, не видят опасности прямо под носом. Опишите мне того человека, я завтра останусь на целый день, и, если его увижу, попрошу охрану выпроводить его под каким-нибудь предлогом.

– Может, он завтра не вернется, – предположила Амелия, впрочем, без особой уверенности.

От этого человека так просто не отвяжешься, не уйдёт, пока не попросят. Леви не стал ей возражать.

За ужином Амелия изо всех сил старалась держаться бодрее, но судя по озабоченным взглядам Черити, это ей не удалось. Подождав пока Кэролайн вышла из-за стола, – с появлением Амелии в музее количество посетителей утроилось, и Черити наконец смогла пригласить няньку присматривать за детьми, – она спросила Амелию, что произошло.

– Сегодня в музее появился какой-то подозрительный тип, – осторожно объяснила Амелия.

С одной стороны, ей не хотелось волновать Черити, но с другой, она желала, чтобы Барнум воспринял её опасения всерьёз.

– В каком смысле «подозрительный»? – уточнила Черити.

– Он целый день возвращался, после каждого перерыва, – ответила Амелия.

При этих словах Барнум, штудировавший вечерние газеты в поисках упоминаний о музее, поднял глаза.

– А как он возвращался в зал, через «запасной выход»? Я ведь поставил указатели в музее, чтобы такого не было.

Он имел в виду большие указатели у выхода из нескольких последних залов, на которых было написано: «Сецессия». Барнум знал, что большинству людей это слово было неизвестно, и они могли предположить, что указатели ведут их к другим удивительным экспонатам, и только очутившись на улице, понимали, что новое слово, означает «выход».