За два года, проведенные с Вонвальтом, я составила несколько дюжин обвинений, однако в тот раз мне пришлось собраться и приложить все силы, чтобы унять дрожь в руке. Мое сердце бешено колотилось и кровь бурлила от волнения, пока я царапала на бумаге слова:

«Его Императорское Величество государь император Лотар Кжосич IV, по решению его Правосудия сэра Конрада Вонвальта из Ордена магистратов Империи, сим обвиняет маркграфа Вальдемара Вестенхольца в убийстве – или в подстрекательстве, или в попустительстве оному – сэра Отмара Фроста, леди Кэрол Фрост и других жителей деревни Рилл, находящейся в провинции Толсбург, совершенном в неустановленный день в пределах месяца Госса.

По сему обвинению и до приведения в исполнение обвинительного заключения маркграф Вальдемар Вестенхольц обязан предстать перед судом, дата и способ проведения которого будут установлены позже. В случае, если маркграф будет признан виновным, он сможет уповать лишь на высочайшую милость Императора».

Не кажется ли вам странным, читатель, что мы вообще потрудились составить это письменное обвинение? Учитывая те кровавые, беззаконные времена, которые вот-вот должны были наступить, желание соблюсти надлежащие правовые процедуры кажется смехотворным. Действительно, даже тогда Вонвальт имел право попросту казнить Вестенхольца, ведь тот сознался в содеянном. Однако существовали обстоятельства, мешавшие ему это сделать. Вестенхольц был могущественным дворянином, который обладал покровительством млианарских патрициев и преданностью саварцев. В то же время Орден магистратов обладал большим влиянием и все чаще ввязывался в политику, а Вонвальт, даже несмотря на его истовую веру в верховенство закона, не был дураком. Пусть ему и не нравилось, что магистраты впутались в имперские политические интриги, это не означало, что он мог закрывать на это глаза. Убить Вестенхольца было все равно что поднести спичку к бочке с маслом.

Существовали и другие причины, помимо практических. Законы общего права обычно требовали, чтобы лордов судили присяжные. Более того, Империя становилась все больше, и все больше людей оказывались лишь в дне езды от здания суда. Предполагалось, что когда-нибудь всех станут судить присяжные, и роль магистратов Империи как единоличных вершителей правосудия уйдет в небытие. Это уже происходило – наш двухлетний маршрут почти полностью пролегал по отдаленным провинциям, где мы разбирались с мелкими разногласиями простых крестьян, в то время как большие и малые города наводняло расцветающее судебно-правовое ремесло.

– Хорошо, – сказал Вонвальт, читая обвинительное заключение. Документ переполняла магия, и от него исходила почти осязаемая аура власти. Я гадала, какими же чарами была напитана бумага. – Очень хорошо, Хелена. У тебя превосходный почерк, ясный и читаемый. – Он нанес на лист сургуч, оставил на нем оттиск своей печати, затем скатал свиток и аккуратно убрал его.

Мы взяли наши вещи, облачились в путевую одежду и поспешили покинуть покои. Когда мы нашли дорогу к комнате, где разоружались, Вонвальт воссоединился со своим мечом, после чего мы снова вышли во двор, на морозный зимний воздух. Там наше внимание привлекло большое сборище солдат, каждый из которых был облачен в приметный черный сюрко с вышитой на нем белой саварской звездой. Среди них стоял неманский священник, одетый в потрепанную пурпурную рясу. Священник читал проповедь, и солдаты зачарованно слушали его.

Вонвальт жестом велел мне двигаться дальше, и лишь несколько минут спустя, когда мы дошли до стойл и начали седлать наших лошадей, он заговорил со мной:

– То были новобранцы храмовников, о которых нам рассказывал рыцарь за завтраком, – мрачно сказал он. – Плоды стараний Клавера.

Уже через несколько минут мы оседлали лошадей и выехали из ворот замка.

– Что вы будете делать с обвинением? – спросила я, когда мы поехали через город и оставили монументальную крепость Моргарда таять в утренней дымке позади нас.

– Отправлю ее из Бакира, – сказал Вонвальт. – Я хочу оказаться подальше от людей маркграфа – и от этих храмовников, – прежде чем мы пошлем ему нашу повестку.

– Вы думаете, что он отправит за нами людей? – спросила я и содрогнулась. Казалось, что всю свою жизнь я смотрела на мир сквозь тонкую завесу, а теперь ее сорвали. Поразительно, насколько хрупкими могут оказаться даже великие основы государственного устройства и как быстро мировой порядок может быть ввергнут в хаос.

Вид у Вонвальта был мрачный.

– То, что произошло, выходит за рамки простой дерзости, – сказал он. – Маркграф или нет, он никогда бы не заговорил со мной в таком тоне, не будь он уверен в прочности своего положения. Если его поддерживают и патриции, и храмовники, нам нужно быть осторожными.

– Разве тогда не опасно выдвигать против него обвинения? – спросила я. Теперь, когда жители города остались позади и не могли нас услышать, я говорила громче. – Разве это его не разгневает?

– Опасно и разгневает, – ответил Вонвальт. – Отсюда и задержка. Обвинительное заключение с отложенным временем исполнения – это всего лишь лист бумаги до тех пор, пока я не скажу иначе. Но я не хочу, чтобы маркграф забыл обо мне лишь потому, что прогнал с глаз долой.

– Разве он не может просто порвать бумагу? Или сжечь?

– Конечно, может. Но обвинение-то я уже все равно выдвинул. Сам документ – всего лишь формальность. Моего слова – слова Правосудия – вполне достаточно.

– А что насчет Клавера? Против него вы тоже выдвинете обвинения?

Вонвальт со злостью ответил:

– Мы найдем Клавера, попомни мои слова, – мрачно сказал он. – И обвинение будет меньшей из его проблем.

* * *

Мы добрались до Бакира на следующее утро, и там Вонвальт воспользовался услугами компании гонцов в ливреях, чтобы отправить обвинительное заключение. Затем мы сдали наших лошадей и вернулись на Имперскую Эстафету.

Путешествие на юг по Хаунерской дороге прошло столь же быстро и сумбурно, как и путешествие на север, но, к счастью, обошлось без происшествий. На этот раз, когда мы добрались до Васаи и воссоединились с дестриэ Вонвальта Винченто, мы увидели большой лагерь храмовников, о котором нам рассказывали рыцари в Моргарде. Примерно в полумиле от города расположилась сотня шатров, от которых долетали запахи костров, еды и далекий звон военных упражнений.

Вонвальт смотрел на лагерь с таким презрением, словно мог поджечь шатры одним взглядом. То, что произошло в Рилле, сильно задело его и, похоже, вывело из душевного равновесия. Я знала его два года, и за это время так редко видела его в гневе, что могла пересчитать те случаи по пальцам, и еще несколько остались бы незагнутыми. Теперь же казалось, будто сэр Конрад находится в этом состоянии постоянно.

Мы отъехали от места, откуда наблюдали за лагерем, и