— Зачем ты так? — тихо спросила Маша и добавила: — Он же от чистого сердца.

— Я сейчас заплачу от умиления, — отозвалась ядовито. — Можешь передать, чтобы он не мыл то, чего у него отродясь не было! И не забудь добавить, что зря старается! Впрочем, не надо, не передавай, а то еще пострадаешь от этого ушастого неврастеника. Я сама управлюсь, иди отдыхать. — Я вновь встала, как вчера, и завопила: — Благодарствую, господин мой! Позволил бедной сиротинушке порадоваться. — И отправилась в комнату выполнять задуманное.

Часа четыре я ползала по полу с кисточкой, перемазавшись краской до ушей. Потом ждала, когда подсохнет, и с интересом наблюдала, как троица дроу снимает в потемках драгоценности с дерева, стараясь не шуметь. Получалось у них не ахти, но ребята усердствовали изо всех сил, подбадривая себя изящными словесными оборотами. Дворцовые стражники так заразили меня рабочим энтузиазмом, что я уж было собралась прийти на помощь, но в последний момент передумала, решив не смущать. После их ухода по деревьям лазила уже я, и тоже в полной темноте, не желая испортить сюрприз. Спать я отправилась практически под утро и, естественно, проспала до полудня. Разбудила меня Маша громким восклицанием: «Ой!» Разлепив глаза, я выбралась из кровати и подошла к ней, стоящей в оцепенении у окна и расширенными от страха глазами смотрящей в сад. Услышав мои шаги, девушка стремительно повернулась и спросила:

— Ты так хочешь умереть? Тебе жить надоело? — Ее голос дрогнул, сорвавшись на тонкую ноту. — Как это называется? — указала она пальцем наружу.

— А что такое? — невинно поинтересовалась я, с удовольствием рассматривая свой ночной шедевр.

Между двумя деревьями была натянута растяжка, сделанная из простыни, на которой большими буквами красовалась надпись: «У одних главные полушария защищены черепом, у других — штанами!»

Девушка вцепилась в меня и лихорадочно зашептала:

— Давай быстро снимем, и он ничего не узнает!

В это время в коридоре раздался шум, и, внимательно прислушавшись, я с ухмылкой проинформировала Машу:

— Поздно. Он уже увидел.

Тогда она изменила тактику и принялась выпихивать меня в сад со словами:

— Беги прячься!

Я отцепила ее руки и повернулась к двери, в которую ворвался разъяренный Повелитель в черном, сопровождаемый бледным Айлонором. Полюбовавшись на местный упрощенный аналог «Пятого квартала», я спокойно заметила потолку:

— Все же воспитание в правящем Доме хромает на обе ноги… Или у кого-то склероз и он забывает стучаться, перед тем как войти к даме?..

Пропустив мимо ушей мое замечание, Дарниэль прорычал:

— Как ты посмела?

— Ах, супруг мой, да вы о чем? — делано удивилась я, приподняв брови.

— Об этом! — Подскочив ко мне, мужчина развернул меня в сторону сада, кивая на плакат, на что я невозмутимо заметила:

— Хм, а где там написано, что это конкретно о вас? — Развернулась к мужу лицом и без перехода внезапно перешла на «ты»: — Или ты настолько самокритичен?

— Я тебя убью! — прозвучало в ответ.

«Ага, ага… Ночные эротические фантазии иногда мешают пребывать в реальности. Помечтай… на досуге».

— Можешь, — немедленно согласилась я. Он собрался чесать в том же духе, но я жестко перебила: — Но не будешь.

— Почему? — прищурился муж, немного остывая.

Я пустилась в длинные разъяснения, в глубине души громко хихикая:

— Во-первых, по законам государства дроу, — я кивнула на открытую книгу УКРЧ (Уложения Кодекса Разума и Чести), — мои действия не подлежат смертной казни. Я понимаю, что ты вполне способен это проигнорировать и организовать мне веселенькую жизнь, но тут начинается «во-вторых»… Тебе нужен договор со светлыми. И Повелителя никто, даже распоследний поваренок на кухне, не поймет, если ты не предъявишь достаточно убедительные доказательства… например, моей измены. Которых, замечу, у тебя на данный момент нет, и, чтобы их состряпать, тебе потребуется время. В-третьих, тебе до чертиков любопытно, что со мной будет дальше. Поправь меня, если я где-то ошиблась.

Повелитель долго смотрел мне в глаза, обхватив одной рукой за плечи, а другой зажав подбородок, не давая отвести взгляд. В глазах непонятная тоска и жесткость, видок… будто совершил марш-бросок по пустыне. Высохший, будто обезвоженный.

— Жена, чего ты от меня хочешь? — нарушил он молчание.

Пожав плечами, я честно ответила:

— От тебя? Ничего.

Сжавшиеся в ниточку побелевшие губы и мелькнувшая в голубых глазах ярость убедительно показали отнюдь не безмятежное состояние духа Дарниэля. Выпустив меня из стального захвата, мой супруг тряхнул головой, как будто отгоняя неприятные мысли, еще раз кинул на меня задумчивый взгляд и… ушел. Стук захлопнувшейся двери совпал с Машиным обмороком, и, пока я хлопотала над ней, приводя в чувство, ко мне успели заглянуть, чтобы убедиться в моей целостности, все знакомые стражи. Последним был Айлонор, который предупредил:

— Не стоит больше дразнить Повелителя. Ты его еще плохо знаешь. Он вполне способен причинить тебе вред. Будь предельно осторожна.

— Спасибо, — от души поблагодарила я его и призналась: — А мне больше и не надо. Я сказала и показала ему предостаточно. Осталось только дождаться решения.

Прошло несколько дней. Я упорно искала в книгах подсказки о возможности перемещения домой, но пока встречались только общие сведения, или местный фольклор, или своды законов. Конечно, мне попадались немаловажные факты, которые я запоминала или делала выписки, но искала-то совсем другое.

В моем распорядке ничего не поменялось, я по-прежнему сидела взаперти, и даже по периметру живой изгороди ходили патрули. Меня до тошноты усиленно охраняли и берегли. Ага. Народное творчество в действии: «Моя милиция меня бережет — сначала посадит, потом стережет!»

Маша старалась не оставлять Повелительницу одну надолго и сидела рядом то с вышиванием, то с другим рукоделием, отвечая на любые мои вопросы, если таковые возникали. Только Сильван целыми днями пропадала в саду, возвращаясь лишь к вечеру для еды и сна. Спала она у меня в ногах на кровати, но иногда укладывалась на пороге двери, ведущей в сад.

В общем, тишь да гладь, да божья благодать. И все бы ничего, если бы мне постоянно, каждую ночь не снился один и тот же кошмар, от которого не было спасения: я все так же безрезультатно билась в стеклянную стену, с отчаянием глядя на родных и близких. Если Маша и видела по утрам на подушке следы моих слез, то деликатно не подавала виду. Я была благодарна ей за это.

В один из прекрасных летних вечеров, когда только начало смеркаться, я сидела у окна, курила и смотрела на небо. Сильван подошла и положила свою голову мне на колени. Маша тихо спросила:

— А какой он был, твой прежний мир?

— Мой мир? Он похож на этот, только там зло уравновешено добром, жестокость — состраданием, глупость — умом, а жаркая страсть — верной любовью. В том мире люди не боятся просить прощения за свои ошибки, не боятся дружить и любить. Возможно, потому, что обычным людям отпущен гораздо меньший срок, чем вам, тысячелетним долгожителям, и мы спешим испытать все сейчас, не откладывая на потом. Жизнь скоротечна, мы стараемся взять у нее каждый миг. Каждый человек бесценен и неповторим, неповторима каждая минута его существования. Мы стараемся помнить об этом. — Я помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила: — Мы, люди, разные… В каждом человеке есть и плохая и хорошая стороны, но практически все мы стремимся познать любовь, как духовную, так и физическую. Без любви человек слеп и глух. Он как увечный, лишенный многих чувств и ощущений, обедняющий свою жизнь.