События 1968 года не вызывали во мне яростного негодования. Апрельское убийство доктора Кинга[155] было удручающе предсказуемо. Возникло тягостное чувство: погибает что-то очень хорошее, уничтожаемое самым банальным образом. Побеждал истеблишмент – с его войной, убийцами и тайным правительством. И я был не столько разозлен, сколько расстроен и подавлен этим.

Я отношусь к тому типу людей – наверное, причина в том, что в моих жилах течет как кровь ирландцев-нищебродов, так и голубая кровь нации, – которые готовы сами меняться, но не инициировать перемены вовне. Я никогда не умел мгновенно принимать судьбоносные решения. Я открыт для перемен, но мне нужно, чтобы все шло естественно, органично и своим чередом.

Я не уставал повторять, что в природе все происходит очень и очень медленно. О’кей, а как же вулканы? Ну, извержение только выглядит мгновенной кульминацией, а на самом деле это результат длительного процесса, много лет протекавшего под землей. Что-то в этом роде произошло и со мной, когда после долгих лет тихий вулкан наконец взорвался, и не раз.

А тогда – в 1968–1969 годах – как комик я жил по накатанной. В «Шоу братьев Смозерс», где, как сейчас помню, у меня было ощущение родного дома, ощущение, что мы тут хозяева, где иначе воспринимались даже неизменные издержки телешоу, типа всяких накладок и простоев, когда как мудак торчишь часами без дела, – даже тут, в единственном комедийном шоу, которое реально выступало против войны, я выходил… с «Сержантом-индейцем».

Хрен знает почему еще месяц назад я не сел и не написал для Томми Смозерса что-нибудь смелое.

Однажды я все же совершил революционный поступок и чуть не подорвал устои, хотя и не подозревал об этом. Для «Шоу Джеки Глисона» я написал скетч «Шоу Дж. Эдгара Гувера», который вышел в эфир в январе 1969 года.

…с Рэмси Кларком[156], с вокально-инструментальным оркестром Джо Валачи[157] и, в качестве специального гостя, с Чикитой, сестрой Джо Бананаса[158]!

Естественно, я играл ведущего Дж. Эдгара Гувера:

Я только что с поста наружного наблюдения. Это барбекю на заднем дворе. Ха-ха-ха! Давайте смейтесь, если не хотите за решетку! Сейчас познакомлю вас с теми, кто умеет делать настоящее шоу, – с ужасными мерзкими преступниками… Взгляните на Милашку Клиффа (показывает фотографию гориллы). Ростом Клифф метр сорок, а весит 160 килограммов. Это его единственная характерная примета. Клифф разыскивается за угон циркового поезда и попытку доехать на нем до Гаваны. Он думает, что он тот еще кобель, и полиция тоже так считает… Они даже заставили одну мадам это подтвердить… Ждем вас у экранов завтра вечером, возможно, наш следующий гость втихаря морозится где-то рядом с вами. Если он захочет включиться, помогите ему настроиться и забейте на все![159]

Не считая завуалированного намека на наркотики в самом конце, это самый безобидный телевизионный треп, какой только можно представить. Тем не менее, как я выяснил через тридцать лет (спасибо Закону о свободе информации), именно с него началось мое досье в ФБР. Прошло около недели после эфира, когда режиссеру вручили копию письма, которое мистер (имя зачеркнуто), бывший спецагент, направил Джеки Глисону в Майами. Мистер (имя зачеркнуто) «критически отозвался о выступлении некоего Джорджа Карлина, называющего себя комиком, т. к. объектом шуток Карлина стали ФБР и мистер Гувер, при этом его низкопробный юмор отличался шокирующим отсутствием вкуса».

В архивах ФБР, как выяснилось, не оказалось «никакой информации о личности Карлина». Но особенно в этом сопроводительном письме меня порадовало вот что: «Офис ФБР [в Майами] на основании своих предыдущих контактов с Джеки Глисоном и, главным образом, с мистером Хэнком Мейерсом, директором по связям с общественностью, являющимся ответственным оперативным сотрудником [стукачом ФБР], придерживается мнения, что Глисон питает глубочайшее уважение как к ФБР, так и к его директору, а сам Глисон считает, что мистер Гувер – один из величайших людей за всю историю».

Насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы я знал, что ФБР считает меня сатирическим аналогом Хью Ньютона[160]! А по факту, самое революционное, на что меня тогда хватило, – это улететь в Лондон для съемок в шоу «Это Том Джонс».

Дела наши шли из рук вон плохо. Как и других приглашенных, нас поселили в номере люкс в Дорчестере. И мы с Брендой решили устроить вечеринку. Народу в тот вечер было много: Джим Браун[161], целая куча музыкантов, в том числе Мама Касс[162], а еще Миа Фэрроу[163]. (Никто не знал, что это Миа Фэрроу, потому что она не проронила ни слова – так и просидела, укрывшись под большой шляпой. Когда она ушла, кто-то сказал: «А это была не Миа Фэрроу?») Мама Касс пришла со своим адъютантом, и я тогда подумал, что это круто – называть так личного помощника. А Джима Брауна бесило множество вещей. Я его очень хорошо понимал.