Как оказалось, эта дружба сыграла в судьбе Гордона решающую роль. Став близким другом и советником юного монарха, он отказался от мечты вернуться доживать свой век в Шотландию и смирился с мыслью, что умрет в России. Так и случилось: в 1699 году старый солдат скончался, и Петр, стоявший у его смертного одра, закрыл ему глаза.

В 1690 году, вскоре после свержения Софьи, Петр подружился с другим иностранцем, совершенно не похожим на Гордона – с веселым и общительным солдатом фортуны, швейцарцем Францем Лефортом. На ближайшие десять лет Лефорту предстояло стать неизменным собутыльником и сердечным другом Петра. В 1690 году, когда Петру было восемнадцать, Францу Лефорту исполнилось тридцать четыре года. Ростом он был почти с Петра, но сложен покрепче узкоплечего царя; лицо имел красивое, с крупным, четко очерченным носом и умными, выразительными глазами. На портрете, написанном несколько лет спустя, он изображен на фоне петровских кораблей. Лефорт чисто выбрит, на шее у него небрежно повязанный платок, пышные локоны парика ниспадают на латы тонкой работы с гербом Петра – двуглавым орлом, увенчанным короной.

Франц Лефорт родился в 1656 году в Женеве, в семье богатого коммерсанта, и благодаря природному обаянию и остроумию очень быстро вошел в полное любезности и дружелюбия женевское общество. Вкус к веселой жизни быстро подавил в нем всякое желание заняться по примеру отца торговлей, и когда его отправили в Марсель поработать в конторе у одного купца, это ввергло его в такую тоску, что он сбежал в Голландию с намерением примкнуть к армии протестантов, сражавшейся против Людовика XIV. Там этот юный, всего лишь девятнадцати лет от роду, искатель приключений услышал о сказочных возможностях, открывающихся для иностранцев в России, и отплыл в Архангельск. Попав в Россию в 1675 году, он не смог устроиться на службу и два года прожил без дела в Немецкой слободе. Он никогда не впадал в уныние, всех покоряя своей неукротимой веселостью, и в конце концов карьера его наладилась. Лефорт стал капитаном русской армии, женился на кузине генерала Гордона и был замечен князем Василием Голицыным. Он дважды ходил с Голицыным в поход на Крым, но когда Гордон уводил офицеров-иностранцев от Софьи к Петру, в Троицу, Лефорт был в первых рядах. Вскоре после падения правительницы тридцатичетырехлетний Лефорт имел уже такой вес, что был произведен в генерал-майоры.

Петр пленился этим бесконечно обаятельным светским повесой. Блестящий, искрометный, он казался юному Петру совершенно неотразимым. Лефорт не отличался глубиной, зато был находчив и говорлив. В его речах слышалось дыхание Запада, привкус иной, европейской жизни, нравов, культуры. Лефорт не знал себе равных в застолье и на бальных паркетах. Он был выдающийся мастер устраивать банкеты, ужины, балы – с музыкой, вином и танцами и с непременным участием дам. С 1690 года Лефорт не расставался с Петром; они обедали вместе два-три раза в неделю и виделись ежедневно. Искренний, открытый, щедрый нрав Лефорта внушал Петру все большую привязанность. Если от Гордона Петр получал мудрый совет и здравое суждение, то Лефорт дарил веселость, дружбу, сочувствие и понимание. Петр смягчался и отдыхал в лучах его расположения, и когда царь вдруг разъярялся на кого-нибудь или на что-нибудь и начинал буквально на всех кидаться и все крушить, один Лефорт решался к нему приблизиться – сгребал Петра в мощные объятия и держал, пока тот не успокаивался.

Успех Лефорта не в последнюю очередь объяснялся его бескорыстием. При всей любви к роскоши и дорогостоящим удовольствиям, он никогда не был алчен и не стремился обеспечить себя на черный день – за это свойство Петр ценил его еще больше и следил, чтобы все нужды Лефорта удовлетворялись с лихвой. Долги Лефорта платила казна; ему были предоставлены дворец и средства на его содержание; с головокружительной быстротой его произвели в чин полного генерала, затем адмирала и посла. Всего важнее для Петра было то, что Лефорту искренне нравилось жить в России. Он наведался в родную Женеву, украшенный громкими титулами и имея при себе царскую грамоту, в которой Петр лично заверял отцов города, что их соотечественник пользуется великим почетом и уважением у него, российского государя. В отличие от Гордона, Лефорт никогда не мечтал вернуться на родину. «Мое сердце, – говорил он соотечественникам-швейцарцам, – осталось в Москве».

Попав в дом Лефорта, Петр как будто очутился на другой планете. Здесь было все – остроумие, обаяние, гостеприимство, увеселение, отдых и, как правило, волнующее присутствие женщин. Иногда это были почтенные жены и хорошенькие дочки иностранных купцов и военных, в западных нарядах по последней моде. Но чаще – веселые, разбитные молодки, которым поручено было следить, чтобы никто из мужчин не заскучал; этих пышнотелых красоток не смущали казарменные шутки и вольные прикосновения грубых мужских рук. Раньше Петру были знакомы лишь чопорные, как деревяшки, существа женского пола, взращенные в теремах, и он с восторгом ринулся в этот новый мир. Под руководством Лефорта он довольно скоро уже и сам сидел окутанный табачным дымом перед кружкой пива, с трубкой в зубах, обхватив за талию хихикающую девицу. Материнские увещевания, укоры патриарха, слезы жены – все было забыто.

Не много времени понадобилось, чтобы Петр остановил взгляд на одной из красоток. Анна Монс, немочка с льняными волосами, была дочерью виноторговца из Вестфалии. Репутация Анны была малость запятнана – Лефорт уже успел покорить ее. По описанию Александра Гордона, зятя упомянутого генерала, она была «чрезвычайно хороша», и когда Петр выказал интерес к ее светлым волосам, бойкому смеху и блестящим глазкам, Лефорт с готовностью уступил царю свой трофей. Как раз такая разбитная красавица и была нужна Петру: она могла и тост поддержать, и за словом в карман не лезла. Анна Монс стала его любовницей.

Легкомыслие и смешливость Анны не были ширмой, за которой скрывалось богатое внутреннее содержание, а нежность ее к Петру сильно подогревалась корыстолюбием. Она дарила свое расположение в обмен на знаки его внимания, и Петр осыпал ее драгоценностями, подарил ей загородный дворец и имение. Презрев протокол, он появлялся с ней в обществе русских бояр и иностранных дипломатов. Анна, естественно, начала надеяться на большее. Она знала, что жену свою Петр на дух не переносит, и постепенно внушила себе, что в один прекрасный день сменит царицу на престоле. Петру тоже приходила в голову такая мысль, но он не нашел необходимости в браке – его вполне устраивала и связь; так она и тянулась двенадцать лет.

Конечно, большую часть петровского окружения составляли не иностранцы, а русские. Они были друзьями его детства и прожили рядом с ним долгие годы в Преображенском. Другие, люди постарше летами, славные своими заслугами и принадлежностью к старинным родам, тянулись к Петру, невзирая на его неистовые сумасбродства и якшание с иностранцами, потому что он был помазанник Божий. Пожилой длиннобородый князь Михаил Черкасский, приверженец старины, искал сближения с Петром из патриотических соображений, не в силах издали наблюдать, как юный самодержец повсюду болтается с чужеземцами. Подобные же чувства руководили и князем Петром Прозоровским, еще одним суровым и мудрым старцем, и Федором Головиным, опытнейшим дипломатом России, который заключил Нерчинский договор с Китаем. Князь Федор Ромодановский, встав на сторону молодого царя, навсегда остался ему безгранично предан. Он ненавидел стрельцов, от рук которых погиб его отец в бойне 1682 года. Позже, став московским наместником и возглавив сыскное ведомство, он правил железной рукой, и когда в 1698 году вновь восстали стрельцы, Ромодановский обрушился на них, как карающий ангел возмездия.