говорить вообще, зло — это наличие тех состояний, от которых мы стремимся отдалиться, или отсутствие тех состояний, к которым мы стремимся приблизиться. То есть зло — это сильный движущий стимул, заставляющий нас переходить от одних состояний к другим. Напрашивается возражение, что такой стимул не обязательно должен быть отрицательным, — он может быть и положительным, а именно желанием блага. Но благо представляет собой нечто настолько положительное, что от него бессмысленно отказываться и устремляться в погоню за еще большим благом. Поэтому если подобный отказ все же происходит, то это означает, что нынешнее благо, в сущности, уже не считается таковым; затянувшееся пребывание с ним будет рассматриваться как зло, мешающее обретению большего блага. Что касается этого большего блага, то оно не притягивает нас собственной силой из своего грядущего, которое еще не наступило, а ощущается как нехватка в настоящем, которая есть то же самое наличное зло, толкающее нас вперед, в будущее.

Таким образом, тот момент отрицания наличного бытия, который субъективно воспринимается как зло, на самом деле играет роль движущего фактора, благодаря которому происходит мировое развитие. Отрицание оборачивается утверждением: отрицая статичные состояния, бытие утверждается как динамический процесс, то есть как истинно сущее и актуальное. Это подобно тому, как велосипед сохраняет равновесие, находясь в движении, — если он остановится, равновесие будет потеряно. В каком-то смысле любая остановка, любое статичное состояние является злом, обыденным и повсеместным; и такое «зло» будет всегда. Разумеется, есть разница между тем, когда мы, например, переводим взгляд, потому что нам надоело смотреть в одну точку, или поворачиваемся, лежа на диване и чувствуя, что начинают затекать мышцы, и тем, когда мы отводим взгляд от раздавленного машиной голубя или отдергиваем руку от горящего пламени. Но в любом случае ситуация провоцирует наше движение. Иногда, возможно, хочется вслед за Фаустом воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», — но это лишь поэтический образ; и обозначает он не стремление все прекратить и замереть, а желание снова и снова данное мгновение переживать как некий стационарный процесс. Однако даже то, что кажется бесконечно притягательным и желанным, обычно рано или поздно приедается, и мы начинаем желать уже хоть какого-нибудь развития и изменения.

Однако ведь существуют крайние формы зла (которые мы, собственно, и называем злом). Неужели они тоже нужны? Очевидно, что такие явления нельзя назвать необходимыми, хотя они, возможно, придают больший импульс развитию. Но сама природа зла с неизбежностью их порождает как случайные отклонения (так, все живое неизбежно умрет, но смерть каждого индивида в чем-то случайна, поскольку происходит именно в данный момент и при данных обстоятельствах, которые, вообще говоря, могли быть и иными). Вместе с тем по мере развития мира таких случайностей должно становиться все меньше, благодаря разумной направленности развития к большему единству и более гармоничному сочетанию всех движущих сил.

Пока мы такой гармонии не достигли, но это говорит лишь о том, что процесс развития имеет свою историю, и мы переживаем конкретный ее этап, который можно назвать начальным. Невозможно начать строить трехэтажное здание сразу с третьего этажа — прежде чем до него дойдет очередь, нужно сначала заложить фундамент, а потом возвести первые два этажа. Но может быть, Бог просто несовершенный строитель и потому вынужден соблюдать подобный порядок? Возможно, Гераклит и гностики правы, и Бог — лишь неразумное дитя, которому только предстоит обрести подлинный разум? При всей антропоморфности таких метафор, в них, пожалуй, присутствует рациональное зерно. Заключается оно в том, что самораскрытие божественной природы происходит постепенно по имманентным ей законам. Нельзя ускорить этот процесс или исключить из него отдельные этапы. Начальное несовершенство является неизбежной расплатой за саму возможность развития. Причем несовершенство это относительное: более ранние этапы лишь менее совершенны, чем последующие, но и те и другие причастны истинному, актуальному бытию. Высшее же совершенство, абсолютная полнота бытия состоит в живом, разумном и направленном движении, объединяющем в себе все эти этапы. Именно движение создает гармонию, баланс мирового целого (напомню пример с велосипедом). Равновесие достигается через неустойчивость, утверждение — через отрицание. Такова диалектика бытия. Однако пребывая в неустойчивости и отрицании, невозможно увидеть гармоничную общую картину. Чтобы понять, почувствовать целое, мы должны выйти за узкие рамки, ограничивающие наше бытие, и соединиться с этим целым.

Подводя итог, скажу, повторив слова Лейбница, что наш мир — лучший из возможных миров (хотя бы потому, что единственный реальный). Лейбниц приводил этот тезис как главный аргумент в своей теодицее. Действительно, совершенство целого оправдывает, искупает неизбежные несовершенства частностей. К тому же, как уже говорилось, эти несовершенства по большей части являются призрачными и преходящими.

Однако из призрачности зла не следует, что оно не имеет собственного статуса в бытии, как это нередко пытаются показать. Утверждение, что зло есть лишенность блага, можно найти в сочинениях многих христианских авторов, позаимствовавших эту идею у неоплатоников. Например, Фома Аквинский писал: «…зло есть нехватка блага, которое по природе предназначено [той или иной вещи] и которым она должна обладать. Но то, что нечто отклоняется от своей естественной и должной предрасположенности, может происходить только в силу некоей причины… Но быть причиной подобает исключительно благу: поскольку ничто не может быть причиной, если оно не является сущим, а всякое сущее как таковое благо»[146]. То есть зло существует и действует лишь через благо, без него оно ничто. У него нет собственной силы, оно заимствует ее у блага. Но то же самое можно сказать о любых феноменах, в том числе тех, которые считаются воплощениями добра. Безусловно, в основе всех явлений находится сущность — абсолютное бытие, понимаемое как абсолютное благо. Однако если мы будем давать им определения, противопоставляя их эфемерность фундаментальности истинного бытия, нам каждый раз придется констатировать присущие им зависимость и неполноту. Это нисколько не приблизит нас к постижению их именно как отдельных явлений. Имея же дело с такими противоположными понятиями, как добро и зло, и пытаясь давать им отрицательные определения, мы рискуем попасть в порочный круг, когда зло будет определяться как отсутствие добра, а добро — как отсутствие зла. В сущности, оба этих понятия, относящихся к миру явлений, довольно расплывчаты и в значительной мере условны. И добро, и зло есть выражение Блага. При этом они, разумеется, различны, но различие их не так велико, как мы обычно думаем. Уже то, что глубинной основой и движущей силой зла признается благо, говорит о неоднозначности понятия зла. Во всяком случае, зло тоже несет в себе