А вскоре ПОДВЕРНУЛОСЬ И КОЕ-ЧТО ЕЩЕ.

* * *

Довелось мне как-то присутствовать на одном диспуте, на тему «Посеешь характер – пожнешь судьбу». Диспут был студенческий, и закончился он хаосом, потому что участники запутались в терминах. Споткнулись на «судьбе». Ясное дело, если судьбой тебе уготована гибель от метеорита, то характер твой ничего уже не решает.

И все же тут есть о чем подумать. Вот, скажем, Люк. Можно доказывать, что его упорство и нежелание отступать в конечном итоге все определили. Мэтт был куда рассудительней, но безрассудство Люка окупилось сторицей, как будто ему удалось переломить судьбу.

Или взять Кэлвина Пая. Задним числом кажется, что судьба его была предрешена почти с рождения. Как и судьба Лори. Но вот что, по-моему, в споре упустили – то, что судьба каждого из нас в той или иной мере связана с судьбами других.

И, само собой, этот довод можно поставить с ног на голову. Насчет Люка рискну предположить, что не останься он сиротой, его завидное упорство могло бы так никогда и не проявиться. Задатки наверняка были, но не раскрылись бы, не вмешайся судьба. Он, можно сказать, принял бой, но вначале-то бой завязался.

А Мэтт? Как истолковать поведение Мэтта? Но Мэтт всегда оставался для меня загадкой. Да и нет у меня желания разбираться в его поступках, слишком это меня печалит.

* * *

* * *

– По утрам не смогу, – сказала миссис Станович, – надо мужчин завтраком кормить, и обед стряпать, и об ужине позаботиться. Понедельник и пятница у меня заняты. По понедельникам – рынок, по пятницам – куры. Со вторника по четверг могу кое-какие дела совместить, так что выбирайте любые два дня.

Она дерзко глянула на Мэтта и Люка. Красотой Лили Станович не блистала – круглое мясистое лицо, подслеповатые глаза-щелки, – и все же выглядела она внушительно. Теперь мне кажется, было в ее дерзости что-то сродни величию. Мужество в чистом виде. Она ведь знала, какого мы о ней мнения, а заодно и все остальные. Помню, отец – даже он! – говорил, что Господь со стыда краснеет всякий раз, как Лили Станович откроет рот, а мама отвечала твердо, что сердце у той из чистого золота, а остальное неважно. А отец возражал (как можно тише): золотое сердце – это важно, но это еще не все.

В другой среде ей бы все сходило с рук, но у нас… Я уже говорила, здесь у нас в основном пресвитериане. Поминать всуе Отца, Сына и Святого Духа считается грехом. Как и давать волю чувствам, а миссис Станович в этом не было равных. Даже муж ее стыдился. Даже сыновья.

Однако она встала перед Мэттом и Люком во весь рост, щеки раскраснелись, на шее выступили багровые пятна: мол, только попробуйте не согласиться! Дважды в неделю. Она бы и за девочками присматривала, и стряпала, и убирала (про уборку она упомянула вскользь, как о деле далеко не первой важности), а Люк мог бы в это время где-нибудь на ферме подработать. Так повелел ей Господь, и она должна исполнить Его волю. По-моему, даже Люк понял, что делать нечего, придется соглашаться.

– Она же заразит девочек, – сказал он потом Мэтту вполголоса, будто боялся, как бы его не услышали на небесах родители и не поставили в угол.

– Заразит? – переспросил Мэтт с тревогой, будто опасаясь того же. – Не очень-то вежливо сказано.

– Ты меня прекрасно понял. Они же должны… ну, это… как это называется? Нести слово Божие! Им нужно нести слово Божие.

– Да ну, не здесь же, – возразил Мэтт.

– Как нам ее остановить? Не говорить же ей: «Вот что, убирайте у нас на здоровье, а вот нести слово Божие не надо».

– Можем то же самое объяснить вежливо.

– Вежливо – это как?

– Скажем ей, что Кейт и Бо должны расти в нашей вере, такова воля родителей. Что тут такого? Она все поймет, она же любила маму.

– Вот сам ей и скажи, – ответил Люк.

* * *

И миссис Станович стала к нам приходить по вторникам и четвергам, а Люк валил у мистера Тэдворта лес, расчищал ему участок. Миссис Станович и Бо не во всем находили общий язык, но в итоге поладили. Миссис Станович разрешала Бо громыхать на кухне кастрюлями, а та ей – делать уборку, а когда миссис Станович позволяла Бо поиграть кастрюлями в столовой, Бо ей давала привести в порядок кухню. А потом Бо можно было взять в постель любые книжки, с условием, что она полежит спокойно час, пока миссис Станович драит кастрюли и готовит ужин. Когда я возвращалась из школы, Бо разрешали встать, а нам вместе – заниматься чем угодно, лишь бы мы ей не мешали «отмывать эти окна» или вершить другие великие дела. На моей памяти никто больше не успевал столько сделать за день. Дом преобразился.

Иметь дело с миссис Станович стало проще – наверное, потому, что она успокоилась. Первое время, когда я приходила из школы, она неслась к двери и душила меня в объятиях, но это вскоре сошло на нет. Видно, она почувствовала, до чего мне неприятно. Такое не спрячешь. Обнимать меня было все равно что обнимать ящерицу.

Надеюсь, она понимала, что мы ей благодарны. То есть не совсем так. Надеюсь, мы были ей благодарны. Мне тогда казалось, что мы не чувствуем благодарности, и совесть была неспокойна. Но, может быть, это и неважно, ведь не ради нас одних она старалась.

Лори Пай ушел из дома в апреле, субботним днем. Точной даты не назову, потому что тете Энни я об этом не писала, помню только, что дело было в апреле – погода стояла тогда обманчиво теплая, и мы поверили, что зиме конец, – и что была суббота, Мэтт работал у Паев и видел, как Лори уходил.

Мэтт в тот день про это почти не рассказывал. Сказал только, что старик Пай и Лори повздорили и Лори сбежал, вот и все. Как-никак и он, и Люк не раз видели, как Кэлвин и Лори скандалят. И Лори раз-другой удирал, когда был еще маленький, но неизменно возвращался.

В ту ночь оказалось, что обманщица-зима и не думала уходить, похолодало до минус десяти. Мэтт беспокоился, ведь Лори ушел в одной тоненькой рубашке. А Люк на это ответил: тем скорее вернется. Может, он уже дома, а мистер Пай поостыл немного. Мэтт, подумав, согласился.

В воскресенье, однако, никто из Паев в церкви не появился, и на сей раз не из-за снежных заносов. Мэтт шел домой понурый, и в голове у меня будто взвыла сирена. Раз Мэтту неспокойно, то неспокойно и мне; какая бы ни случилась беда, она наша общая. И я притихла, навострила уши и после обеда, когда Мэтт с Люком мыли посуду, узнала, что стряслось. И хоть история была мрачная, я все-таки вздохнула с облегчением, потому что нас это не касалось.