Он положил трубку, секунду смотрел на Свету, но думал о чем-то своем. Потом снова стал набирать номер. Она подошла к нему и сзади обняла за плечи. Матвей дозвонился:

— Дядя Вася! Это я, Матвей… Да, здесь… Нет, точно не знаю. Вот что, у меня просьба. Не мог бы ты сгонять в магазин, у нас тут ничего нет пошамать. Ну и себе, ясно. Там, прихватишь… Чего там… Значит, лады.

Он положил трубку, снял с шеи ее руки и, отойдя к ближайшему креслу, сел. Потом, избегая ее взгляда, пояснил:

— Сейчас сторож придет, я ему денег дам, он нам еды принесет.

— Да я уж поняла, — весело сказала Света, — а мы здесь до утра?

— До утра, — ответил Матвей.

Напевая, Света подошла к нему и попыталась сесть на подлокотник. Он мягко ее отстранил:

— Подожди, сейчас сторож придет.

И верно, тут же раздался деликатный стук в дверь. Матвей подошел к двери, щелкнул замком и вышел. Видимо, не хотел, чтобы сторож видел Свету. Скоро вернулся и закрыл за собой дверь на замок.

— Все, — сказал он, — через полчаса принесет жратву. Света ожидала, что он подойдет к ней, но Матвей отошел к окну и, немного отведя в сторону плотную штору, стал смотреть в темноту. Щелканье закрываемого замка взволновало ее, отозвалось в ней, и, побуждаемая зарождающимся внутри нее чувством, она сама подошла к Матвею. Он не пошевелился, когда она вновь обняла его одной рукой.

В здании затаилась мертвая тишина. В окне угадывались внутренности цехового помещения — окна кабинета смотрели внутрь. Думая сейчас только об одном, тая от своей любви, она, уже не желая сдерживаться, расстегнула ему замочек джинсов, ловко сунула руку внутрь и тут же ощутила в ладони нежную, но уже начинавшую напрягаться плоть. Напряженное состояние, которое минутой назад охватило ее, усилилось и дошло до того, что она желала в эту минуту только еще большего усиления этого радостного, жгучего, возбуждающего ее чувства.

Когда Матвей понял, что она делает, он, покраснев, поспешно освободил ее ладонь. Света сжала пальцы его руки и снизу вверх посмотрела на его смутившееся лицо, и уже до конца своей жизни она ни на минуту не могла потом забыть этот свой полный любви взгляд, на который он ответил совсем не тем, что она ожидала.

Матвей с грубостью, которую Света в первый момент истолковала иначе, довел ее до ближайшего кресла, усадил и отошел. Она попыталась встать, он почти толкнул ее обратно.

— Сиди! — сказал он. — Ты не понимаешь.

— Что не понимаю? — улыбнулась она.

Он разозлился, покраснел еще больше. Она действительно ничего не понимала. Света попыталась снова встать, он толкнул сильнее. По кабинету, освещенному простенькой казенной люстрой, поползли черные тени сомнения. Она не отрывала глаз от его лица. Матвей старался не встречаться с ней взглядом.

— Что случилось? — спросила она. — Что с тобой?

— Ничего. Завтра тебя отпустят.

— Отпустят? Это что, похищение? — недоверчиво улыбнулась она. И вдруг поверила. — Но почему?..

— А мне-то что? — сказал он. — Это ваше семейное дело. Атаманше нужны деньги, а твой отец ей хоть и обещал, да все никак не торопится. Вот она и решила его так поторопить. По-семейному.

— А ты?..

— А я?.. Да, и я. Мне тоже надо думать о будущем.

— Не верю, — сказала она, — так не может быть. Это сон, сейчас я проснусь, и все будет нормально.

Света зажмурилась изо всех сил, даже прикрыла глаза ладонями. На внутренностях век зажглись темные звезды. Одна, крупная, похожая на комету, мерцая, прошла наискосок через весь экран внутреннего зрения — и растаяла. В комнате слышались звуки, от которых ей хотелось отрешиться: постукивание, шаги, торопливый шепот. Света открыла глаза; Матвей нес от закрывшейся с металлическим щелчком двери тяжелый пакет с продуктами. Все казалось нереальным, словно во сне. Или даже так — реальность выглядела гораздо хуже самого гадкого сна. Света несколько раз провела рукой по лицу, словно надеясь магией жеста стереть то, что уже никогда нельзя будет вытравить из памяти.

— Хочешь поесть? — спросил Матвей, выкладывая на стол продукты из пакета, с которого, опадая и кривляясь, смотрела на нее Пугачева. — Все равно делать нечего, только ждать.

Он прошел в комнату отдыха и скоро вернулся с несколькими стаканами. Ополоснул их под краном в туалете. Среди принесенных сторожем продуктов была бутылка водки. Он открыл бутылку и плеснул в стакан.

— Хочешь выпить? Легче станет.

— Легче не станет! — выкрикнула Света. — А ты напейся, может, забудешь, что натворил!

Она злобно посмотрела на него, надеясь увидеть в его глазах раскаяние. Взгляд ее утонул в синих, сейчас почти черных глазах Матвея, в которых не видно было и тени мысли.

— Лучше бы ты меня убил! — выкрикнула она. — А может быть, еще успеешь убить!

Матвей, стараясь не слушать ее злых слов, налил себе еще водки. Выпил, как пьют воду, — без вкуса, лишь бы утолить жажду. Сел в одно из кресел и закурил. Он смотрел то на огонек сигареты, то на свернувшуюся в своем кресле маленькую фигурку Светы. Она словно бы хотела отгородиться от всего происходившего в комнате уже тем, что старалась занимать меньше места. Его глаза потемнели еще больше. Даже отведя взгляд, он продолжал видеть ее полные злых слез глаза, выбившиеся из прически локоны волос, тонкой спиралью лежавшие на шее возле ушей, худенькую почти ангельскую фигурку — и подумал, что не предвидел, что будет так трудно пережидать все вместе с ней. Ему хотелось оправдаться.

— Она мне вчера сказала — твоя тетка сказала, — что, если я не соглашусь, она все равно попросит это сделать кого-нибудь другого. Может быть, кого-нибудь из бандитов Варана. Она сказала, что все равно у нее выхода нет, ей либо в петлю, либо получить деньги. Лучше доверить это мне, чем другому. Я же тебе все равно ничего плохого сделать не могу. Даже если бы захотел.

— Я сейчас расплачусь, мне так тебя жалко! Ты, выходит, еще и спас меня!

Матвей ее не слушал. Он вспоминал свой вчерашний разговор, но уже не с Атаманшей, а с Графом. Именно Граф говорил ему все то, что он сейчас хотел передать Свете.

Вчера, выйдя от Атаманши, они вдвоем прошли в кабинет Графа. Усадив Матвея в кресло, Граф ловко, как всегда ловко делал любое дело, разлил коньяк в стаканы — грамм по сто, не меньше. Заставив выпить гостя, выпил сам, сел напротив и стал говорить. Кроме тех слов, что Матвей уже передал Свете, он сказал еще многое. Он сказал то, о чем Матвей и сам не мог не думать, только прятал от себя эти мысли. А теперь, будучи сказанные другим, они казались еще более справедливыми.

— Ты сам посуди, — говорил Граф, прикуривая сигарету и щурясь сквозь огонек, — оглянись вокруг и посуди, в каком мире мы сейчас живем. Это же Чикаго тридцатых годов, это даже хуже. У них хоть полиция была купленная, но за порядком следила. А у нас милиция сама в бандитов превратилась. Или просто следит за всем происходящим, но не вмешивается. Потому что себе дороже. А сверху никто не требует работать.