его классическому стилю, — это, пожалуй, «комбинаторное искусство», термин XVII века, описывающий процесс построения чего-то нового из уже существующих частей: не изобретение, но видоизменение. Кроме того, музыкальные вкусы хореографа озадачивали. Бо́льшую часть его карьеры в распоряжении у Петипа были надежные, но малоквалифицированные композиторы. Лишь в 1870-х годах он начал ставить балеты на музыку Чайковского. Мог ли он сделать это раньше? Было ли ему проще справиться с незатейливыми приземленными мелодиями, чем с потрясающе филигранной музыкой?

Так или иначе, будучи карьеристом, балетмейстер основал собственную империю в Мариинском театре. Александр II и его преемники любили баловать себя столичным императорским балетом под руководством Петипа. Училищу это шло на пользу: спальные комнаты стали удобнее, а около 60 проживавших там студентов загоняли перед уроками в «часовню»[289]. Царь великодушно спонсировал амбиции Петипа. Сюжеты постановок разворачивались в Египте и Индии, на небесах и в загробном мире, выходя за рамки экзотики, иллюстрируя мечты о мечтах. Так, в «Дочери фараона» (1862) мумии оживают, а танец рек (Гвадалквивир, Темза, Эльба, Конго, Нева и Тибр с их притоками и ручейками исполняют характерные танцы тех стран, где они протекают) разворачивается в подводном царстве. К чести балетмейстера, он (по крайней мере бо́льшую часть времени) упорно противился порыву заставить танцовщиков двигаться как двумерные фигуры, отмечая в мемуарах, что «египтяне, несомненно, передвигались так же, как и мы»[290]. Его образы могли удивлять. В «Баядерке» (1877) в извилистом шествии через Царство теней принимали участие 48 женщин в белом: в индуизме отсутствие цвета символизирует смерть (а также чистоту). В типичном для Петипа стиле «вперед-назад», каждая артистка выходила вперед в арабеск, отступала в камбре[291], затем выпрямлялась и делала два шага вперед. Камбре исполнялось с руками в пятой позиции (bras en couronne), формируя, в зависимости от освещения, блестящий ореол вокруг головы. Это был самый трогательный танец, который только можно было вообразить. Хореограф вывел в нем на сцену рожденных и обученных в России балерин. В его постановках двор Санкт-Петербурга увидел свое величие и имперское господство.

У Большого и близко не было ни бюджета Петипа, ни его квалификации. Москве пришлось пройти через ряд приглашенных балетмейстеров, начиная с итальянца Карло Блазиса. Сторонник точности и пропорций, тот улучшил балетную традицию, но, как прямо выразился один из видных историков, «не добавил к репертуару ничего существенного»[292]. Его чешские и бельгийские преемники справились не лучше. Пропасть между Москвой и Санкт-Петербургом лишь росла. Как с сожалением отмечает другой историк, «между выходом на пенсию Адама Глушковского и Фелицаты Гюллень-Сор в 1839 году и назначением Александра Горского в конце столетия в оставшееся время в московском балете не было ни одного выдающегося местного балетмейстера, проработавшего достаточно долго, чтобы повысить качество постановок, и ни одного балетмейстера на хоть сколько-нибудь постоянной основе»[293].

Ввиду того что в Большом не нашлось собственного гения, Блазису пришлось обходить эту проблему, создавая балеты на коллективной основе. Все изменилось, когда с труппой начал работать Петипа. Свободный коллективный дух остался, но содержание постановок и методология улучшились.

Исключением стал «Корсар», по-прежнему представлявший собой сумбурное зрелище. Самый слабый из всех сюжетов — рассказ о любви красивого пирата к очаровательной рабыне — в основе амбициозного, непоследовательного действа, разворачивающегося на базаре, в пещере, дворце паши, заколдованном саду, снова дворце паши и в открытом море. Сражения на мечах? Разумеется. Магические усыпляющие розы? Чем сильнее аромат, тем лучше. Любовники, цепляющиеся за скалы после кораблекрушения? Единственный способ завершить спектакль. Московские зрители толпами стекались на «Корсар», на протяжении всего XIX века. Первую версию (с Екатериной Санковской) поставил брат Марии Тальони, хореограф Поль Тальони, в 1838 году; вторую — Жозеф Мазилье в 1856-м; третью — Жюль-Жозеф Перро в 1858 году. Впоследствии за балет взялся Петипа, создавший четыре различные версии, каждая следующая оказывалась подробнее предыдущей[294]. Верстовский сетовал на «толкучку» и «давку» за билетами на «Корсара», а также на деньги, вырученные слугами дворян от перепродажи билетов (спекуляции) в ресторанах и на Театральной площади[295]. Однако его несдержанному эго, должно быть, льстила популярность постановки, выполненной за бесценок и обладавшей, тем не менее, всем, что нужно.

Кроме современного освещения — его только предстояло установить в Большом театре. Восстанавливая здание, Кавос исчерпал бюджет, но производственные стандарты все еще отставали от европейских театров оперы и балета, где освещение уже давно было газовым. Россия разработала инновационную технологию использования газа для освещения улиц и домов еще до войны с Наполеоном, но ее внедрение в театры Санкт-Петербурга и Москвы сильно затянулось. Архитектор предложил установить газовые лампы в Большом в 1856 году, но затраты посчитали слишком высокими и проект отложили в долгий ящик. «Корсар» играли в полумраке, если не сказать в темноте.

Для установки газовых ламп в Большом в 1863 году наняли Макара Шишко[296], уже устанавливавшего их годом ранее в Санкт-Петербурге. В жизни мужчина всего добился сам: приехав в Москву из провинции с одним медяком в кармане, получил образование в области медицинской химии и женился на танцовщице кордебалета. (После ее смерти повторно сыграл свадьбу с девушкой двадцати трех лет.) Прежде чем стать механиком по газовому оборудованию, он специализировался на пиротехнике, бенгальских огнях и цветной иллюминации. Ему хотелось привнести свой опыт в Большой и Малый театры.

Однако разногласия между Шишко и французским механиком, инженером-газовиком (Михаилом Арнольдом) и поставщиком газа (Петром Шиловским) оставили его не у дел. Свои злоключения он описал в печальном, но вежливом письме в дирекцию Московских Императорских театров:

«Недавно до меня дошли слухи о том, что некоторые члены газового альянса упорно продолжают плести интриги, бросающие тень на мое имя. Систематическая кампания такого рода, целью которой является выставить меня в дурном свете, несомненно, вызовет негодование у любого, кто порядочен в мыслях и добросовестен на службе, особенно когда от этой службы зависит судьба не одного человека, а целой большой семьи».

У Шишко было три дочери и сын от первой жены. Все они нуждались в лечении в теплом климате — именно поэтому отец семейства решил написать жалобу на «полуофициальные обвинения» врагов из газового альянса. Он с удовлетворением отмечал, что обвинения в коррупции признали безосновательными, однако «трагические события» продолжают его беспокоить, и потому просит Дирекцию о «защите от несчастных случаев», предоставляемой артистам[297].

В конце концов средства на установку газового освещения в Большом не выделили никому, при этом попутно исчезли огромные суммы. Вскоре после того, как театр