2 сентября 1870 года главный императорский балетмейстер Артур Сен-Леон упал замертво в Café de Divan в Париже, став жертвой инсульта. В результате Петипа получил полный контроль над балетом Императорских театров Санкт-Петербурга и огромное влияние на их «бедного родственника» в Москве.

В ноябре 1871 года он поставил «Дон Кихота» на сцене в Санкт-Петербурге. Фольклор, положенный в основу московского спектакля, решил хореограф, не понравится двору. Петипа убрал часть буффонады, например смех луны и ловца птиц, но далеко идущие фантазии оставил нетронутыми. Бюджет, выделенный на постановку в Мариинском, позволил нанять профессионального скульптора, слепившего «летающего паука», а также создать «три кактуса» и «трех драконов»[321]. Паука двигали вверх-вниз кукловоды, нанятые примерно на тот же оклад, что и парикмахеры.

Балетмейстер даже добавил пятый акт для герцога и герцогини, поручив послушному Минкусу написать новую музыку, и эпилог со смертью Дон Кихота. Меланхолическая концовка шла вразрез с оригинальным комическим характером балета. Хореограф увеличил число танцовщиков, занятых в сцене «Сон Дон Кихота», с двадцати восьми до семидесяти двух, включая три «линии» детей[322]. Чтобы доставить их всех в театр, потребовались четыре кареты и десять пар лошадей. И, самое главное — он объединил Китри и Дульсинею в одну героиню, чью роль исполняла одна танцовщица. Во «Сне Дон Кихота» бедная девушка превращается в символ божественного совершенства: классическую русскую балерину.

Помимо этого, Петипа решил, что верный слуга Дон Кихота, Санчо Панса, должен выйти на сцену и покинуть ее на осле. Важный персонаж в романе Сервантеса, в балете животное выступало в качестве реквизита. Это был не первый случай, когда Императорским театрам довелось покупать осла. В 1853 году известная французская актриса мадемуазель Рашель (Элиза Феликс) заставила администраторов носиться сломя голову, чтобы раздобыть его. Дирекция предполагала, что осел потребовался актрисе для рождественской пьесы. Мадемуазели Рашель пришлось объяснять неотесанным русским, что ослиное молоко она использовала для улучшения пищеварения и в косметических целях. В итоге кормящую ослицу все-таки нашли.

От идеи нарядить в костюм лошадь и накрасить ее отказались, поэтому пришлось начинать поиски осла, достаточно сильного, чтобы выдержать массивного Санчо Пансу. Поиски закончились катастрофой. Ослицу купил театральный конюх в кафешантане за 200 рублей в сезон, но животное оказалось слишком старым и пугливым и вскоре испустило дух. Ветеринар объяснил смерть воспалением мозга, «менингитом», но это было лишь попыткой замять дело[323]. Настоящей причиной стал сам балет.

Вскоре после премьеры новой версии «Дон Кихота» в Санкт-Петербурге (достигшей, по мнению посетившего спектакль датского балетмейстера Августа Бурнонвиля, довольно сомнительных успехов) Петипа вернул балет в Москву[324]. На этот раз, благодаря пристальному вниманию императорского двора и Конторы Московских Императорских театров, катастрофы с ослом удалось избежать. Бюрократы, руководившие новыми постановками в Большом, приложили всевозможные усилия, чтобы на стойло, овес, сено и «угощения в виде хлеба» выделялось достаточно средств[325]. Учли они и расходы на уздечки, дрессировку и работу самого дрессировщика. Средняя стоимость животного на тот момент составляла 40 рублей, но Контора с гордостью отрапортовала петербуржскому начальству, что самца удалось получить в зоопарке бесплатно, при этом его хозяин согласился приезжать на нем в Большой и обратно за 75 копеек в день. Документы были подписаны, и балет начали играть. Осел купался в аплодисментах, а затем, когда занавес опускали, возвращался обратно в зоопарк.

Это было в 1873 году. К концу года «Дон Кихота» Петипа исполнили в Большом 75 раз, и с каждым разом его принимали все лучше и лучше. Выходки на сцене часто меркли по сравнению с капризами за кулисами, о чем свидетельствуют ежегодные доклады о происшествиях: авариях, арестах, протестах, сорванных попытках поджога и странных событиях, происходивших в театре и его окрестностях. Так, например, пойманные бухгалтерами мошенники, незаконно распространявшие билеты, обвинили тех в получении взяток мешками сахара. Балерины Большого, как и их коллеги из Мариинского, расстраивались, когда им напоминали о необходимости брить подмышки. Популярным предметом для обсуждения в отчетах был гам, создаваемый на галереях студентами Московского университета, а также кулачные драки в оркестре, работники сцены, запутавшиеся в веревках, дети, которых не смогли нанять лакеями из-за исходящего от них дурного запаха, и несчастные случаи, регулярно происходившие со статистами: они спотыкались о реквизит, натыкались на лампы и поджигали на себе туники. Иногда, к раздражению администрации, нештатные ситуации срывали спектакли.

Особенно колоритен отчет 1869 года. Он начинается с описания хронической проблемы: очередного нарушения 13-летнего запрета на курение в ложе и партере. Дирекция Московских Императорских театров сообщила о том, что «так называемые» юристы Московского окружного суда вместе с несколькими другими должностными лицами продемонстрировали свое отношение к запрету, заполнив зал дымом скрученных вручную сигарет и избив капельдинера, попытавшегося их остановить. Появился смотритель ложи, в чей адрес посыпались оскорбления и угрозы получить крепкую взбучку. Вызвали полицейских, но к моменту их прибытия театр уже был пуст. Начальник полиции Москвы пообещал, что в будущем офицеры будут патрулировать Большой, контролируя, чтобы курение ограничивалось боковыми комнатами. Весь этот переполох сорвал показ «Дон Кихота» 26 декабря.

Студийный снимок постановки Ивана Хлюстина «Звезды» по сценарию Карла Вальца 1898 года. Хлюстин в образе Кастро с молнией в руках.

Конфликты происходили и среди сотрудников. В марте предыдущего года уборщик Александр Федоров, повздорив с помощником механика, получил от того порцию оскорблений и «удар в грудь». Пострадавший обратился в суд, и, к его удовлетворению, коллега провел неделю в тюрьме.

За этим последовал случай с «Фаустом» — 1 декабря представление сорвал «представитель низших слоев среднего класса», Егор Шапошников, начавший свистеть со своего места в третьем ряду балкона с левой стороны во время первого акта. Он признался, что был глубоко оскорблен образом Мефистофеля, чей костюм напоминал одеяние церковных священнослужителей. С помощью свиста мужчина надеялся навлечь несчастья на театр за богохульство.

Самый смешной курьез, развеселивший даже обычно сдержанных театральных чиновников, произошел во время показа большой французской оперы «Роберт-дьявол» 4 ноября. Переодевшись техником, провинциальный поэт Николай Оглоблин заявился в театр под предлогом проверки газовых струй в алькове с люстрами. Охранник, патрулировавший вход за кулисы, попался на уловку и открыл вестибюль, ведущий в нишу. Поэт принес с собой сумку, начиненную экземплярами ура-патриотической оды «Голос России». Во время танца монахинь в третьем акте на головы озадаченной публики посыпались страницы с текстом. Опустошив сумку, Оглоблин сбежал по лестнице между пятым и четвертым ярусами в буфет, где и был задержан вместе с невнимательным, «пьяным» охранником