и удобно и практично — рукава рубашки и школьного пиджака достаточно широкие, а искать там никому из учителей в голову наверняка не придёт — не та культура, чтобы обшаривать подозреваемого школьника с головы до ног. Ну, карманы могут заставить вывернуть, ну, проверить, нет ли чего за поясом — не более того…

В общем, я внял уговорам. Продемонстрировал несколько базовых вращений и проворотов (всё же новому телу было далеко до отработанных мышечных рефлексов прежнего, тут нужна тренировка), а под занавес хлопнул растопыренную пятерню на деревянный верстак и проделал классическую распальцовку в стиле андроида Бишопа из «Чужих» — во всё ускоряющемся темпе, правда, без «ассистента», чью ладонь я прикрыл бы своей — была, признаться, такая мысль, но это был бы уже явный перебор. Шоу завершилось эффектным броском ножа в школьную доску — с одним оборотом, в полную силу, так, что доска загудела от тяжкого удара, а Андрюшка Поляков, сунувшийся выдёргивать нож, справился лишь с третьей попытки, да и то, лишь предварительно расшатав его обеими руками.

Клоунада, скажете? Клоунада и есть, кто бы спорил, только вот теперь можно спорить на что угодно, что все признанные плохиши школы, независимо от возраста и весовой категории, будут предупредительно улыбаться при встрече и обходить десятой дорогой дворы, по которым я возвращаюсь из школы.

В остальном же день прошёл без приключений, и даже на уроке истории я сдержался, и не стал запугивать симпатичную практикантку Екатерину Андреевну избыточными для советского школьника познаниями. На большой из перемене, когда я вернулся из столовой на первом этаже, всё ещё находясь под впечатлением сладкого творожного сырка в тонкой бумаге — забытый с детства вкус! — ко мне подошла Таня Воронина. Смущённо улыбнувшись, она протянула общую тетрадку: «Запиши, если не трудно, ту песню, что пел вчера, на Ленкином бёзднике!» Тетрадь при ближайшем рассмотрении оказалась девичьим песенником — эдаким аналогом альбомов, времён пушкинских и тургеневских барышень — а я то и забыл, что нечто подобное должно быть у всякой уважающей себя советской школьницы…

Вот, собственно, и всё. После уроков я проводил Ленку, демонстративно, от самого школьного крыльца забрав у неё портфель (местные правила хорошего тона требовали сделать это лишь завернув за угол ближайшего дома), договорился со спутницей о совместной вечерней прогулке с собаками и отправился домой, где меня ждал бабушкин обед (не забывает внучка, позаботилась!) и ещё одно дельце, намеченное со вчерашнего вечера.

Этот письменный стол достался нам после смерти другой бабушки, матери отца. Она приобрела резной ореховый гарнитур после войны в магазине Особторга, торгующем «случайными вещами» — этим эфемизмом обозначали тогда поступившее в доход государства имущество тех, кто был по разным статьям осуждён с конфискацией, а так же некоторая часть товаров повседневного спроса, вывезенных из побеждённой Германии в рамках репараций. Стол производил монументальное впечатление: огромный, просторный, как лётная палуба авианосца, из благородного тёмного дерева, с резными уголками, на львиных лапах, он, кроме полудюжины обычных ящиков, был снабжён ещё и особым, потайным. Ящик, вделанный в верхнюю часть одной из тумб, я обнаружил случайно — в девяностых, после гибели родителей в автокатастрофе, когда разбирался с их наследством. В тайнике кроме пачки писем сугубо личного содержания да жиденькой стопки долларов, нашёлся тогда ещё и маленький карманный пистолет — бог знает, где отец его раздобыл, может, он так и остался от прежних хозяев стола, и лежал в тайнике, не обнаруженном не слишком въедливыми товароведами Особторга? Скорее всего, так оно и было — пистолет этот, редкой системы Хелфрихта, выпускался в Германии в промежутке между мировыми войнами весьма скромными сериями, однако, одна из его моделей успела засветиться и в советском кинематографе. Таким вот «дамским сверчком» угрожает Армену Джиграханяну, игравшему роль подпольного перевозчика золота с приисков старуха-скупщица, роль которой в фильме сыграла актриса Эмилия Мильтон — только там следователь Знаменский, а вслед за ним и эксперт Кибрит, которой, вроде бы, по должности полагается разбираться в подобных вещах, упорно называют пистолет бельгийским «Браунингом»…

Так или иначе, я знал, где искать — и рассчитывал обнаружить в тайнике какие-нибудь бумаги, связанные с отцовской работой. Я знал, что он изредка брал домой документы, и каждый раз предупреждал меня ни в коем случае к ним не прикасаться. Так может, и сейчас, уезжая в командировку, он оставил там что-нибудь, не предназначенное для моих глаз?

Поиски не заняли много времени — немудрено, когда знаешь, что искать и помнишь заветный сучок в облицовке, на который надо надавить чем-нибудь твёрдым, а потом, слегка утопив, провернуть примерно на четверть оборота влево. Так я и сделал — плоский ящик выдвинулся со звонким щелчком, открыв моим взорам тот самый дамский пистолетик, маленькую, серого рыхлого картона, пачку с двадцатью патронами 25АСР, они же 6,35х15 мм «Браунинг» и жиденькую пачку купюр — только на это раз не долларов, а наших, советских сторублёвок. Всего в пачке оказалось около четырёх с половиной тысяч — ага, семейные накопления на новые «Жигули» взамен старого, разболтанного «Москвича-407», сообразил я, помнится, мы их как раз весной, после переезда на новую квартиру и приобрели. Кроме перечисленных сокровищ, в секретном ящике имела место бледно-зелёная дерматиновая канцелярская папка с завязками из ботиночных шнурков, а так же ещё один предмет, который я меньше всего ожидал здесь увидеть.

…темный и безжизненный стоял звездолет, никак не реагируя на приближение собрата. Лучи прожекторов пробежали дальше, сверкнули, отразившись, как от синего зеркала, от колоссального диска — нет, не диска, а кольца, громадного тора со спиральными выступами на поверхности и огромным, примерно на половину диаметра, отверстием в центре. Тор стоял наклонно, на ребре, частично погруженный в черную почву. На мгновение наблюдателям показалось, что за диском торчат какие-то скалы, а дальше сгущается черная тьма. Там, вероятно, был обрыв или спуск куда-то на низменность…

Я перевернул прочитанные листы так, чтобы была первая, заглавная страница. На пожелтевшей бумаге заглавными машинописными буквами было отпечатано: Туманность Андромеды», И.А. Ефремов, 1956 г. И в верхнем правом углу выцветший лиловый штамп «Для служебного пользования» и чья-то почти неразличимая подпись.

Вот это да! Версия знаменитого романа Ивана Ефремова — причём с изрядными расхождениями по сравнению с каноническим текстом! Благо, сравнить совсем нетрудно — потрёпанный томик «Туманности Андромеды» лежит тут же — это именно при виде его я так удивился, когда открыл тайник. Нет, отец, конечно, уважал научную фантастику, и даже иногда её почитывал