— Вы — язычница, графиня. Вот, оказывается, почему орден иезуитов столь неравнодушен к вам.

— О да, я стала бы украшением любого из его инквизиторских костров. Вы не согласны, мой столь же искушенный в искусстве боя, сколь и в искусстве риторики, князь?

— Когда-нибудь нас обоих возведут на один из таких костров.

— Это будет самый величественный и загадочный костер Фламандии, — все так же мечтательно улыбнулась Диана.

Они переговаривались по-польски, и все сидящие рядом могли лишь догадываться, о чем это они воркуют через неширокий стол, и завидовать их никому не ведомому здесь, кроме Яна-Казимира, языку. Но королевич восседал во главе стола, рядом с главнокомандующим. Оба принца были заняты собой, виконтессой де Сюрнель и ее юной дочерью Жанеттой. Той самой, которая, по замыслу хозяйки замка, уже сейчас, в свои шестнадцать, вполне могла бы сменить Шарлевиль на любой из королевских дворцов — будь то в Париже или Варшаве. Ради этого, собственно, и был устроен званый ужин.

— Но мы не доставим иезуитам их инквизиторского удовольствия.

Гяуру хотелось сказать Диане нечто совершенно иное. Она была неподражаемо красивой. Он не мог отвести взгляда от ее белозубой улыбки, смугловатых игривых ямочек на щеках; от груди, взывающей к мужчинам из ее декольте.

Было мгновение, когда полковнику попросту хотелось перегнуться через стол и припасть к кресту, покоящемуся на этой смугловато-белой, озаренной белизной груди. И никто, ни один религиозный фанатик не способен был с таким благоговением и такой искренностью припасть к этому кресту, как это сделал бы он.

Возможно, он бы так и поступил, но как же некстати вспомнилась сейчас ему Камелия. Ритуальное лобызание креста на груди фламандки! А значит, «все это» уже было, стоит ли повторяться? И ничего не поделаешь — жизнь…

— Мы сгорим на кострах, которые сами же разведем. Хотя, по-моему, мы уже давно сгораем на одном из них, — в улыбке графини де Ляфер тоже было что-то врожденно-иезуитское, но зато какой невинно-ослепительной была эта улыбка.

…А вот принц де Конце со своим тостом возник совершенно не ко времени. То, что он вновь поднялся с кубком в руке, Гяур и Диана заметили последними, в ту минуту, когда за столом уже осуждающе смотрели на влюбленных, призывая их если не к внимательности, то хотя бы к элементарной вежливости.

— Придется выслушать, — заявила графиня де Ляфер. Причем сделала это на французском, и достаточно громко, чтобы принц де Конде обязательно смог расслышать ее.

Из «благодарности» принц одарил ее одной из тех улыбок, которыми озарял дезертиров из своей армии, прежде чем произнести фразу, которая, очевидно, должна увековечить его: «Повесить. А после этого — расстрелять. Поблагодарив за предыдущую службу». Давно было замечено, что расправа с дезертирами — любимейшее из развлечений главнокомандующего, которое он редко уступал кому-либо из своих офицеров, и Гяур знал об этом.

— Я был бы неправ, если бы не представил вам нашего гостя, польского полковника, ведущего свой род еще от древних славянских князей, полковника Одара-Гяура.

Князь поднялся и вежливо поклонился графине де Ляфер.

— Три наследных принца и три кандидата на престол за одним столом… — нежно проворковала графиня де Ляфер по-польски. — Это ужасно. Никакой иной замок, кроме Шарлевиля, такого скопления претендентов попросту не выдержал бы.

Всем сидевшим рядом с ними, очевидно, показалось, что она разразилась ошеломляющим комплиментом. Кое-кто даже похлопал в ладошки.

— Ни для кого не секрет, что это воин, о котором в городах и селениях Фландрии уже сочиняют легенды. — Де Конде говорил медленно и с таким выражением, словно зачитывал королевский указ. Его медлительность позволила Диане осчастливить Гяура еще одной улыбкой:

— Одна из легенд, князь, как раз и гласит о том, что вроде бы о вас уже слагают легенды, — она выдержала многозначительную паузу и с детской ужимкой уточнила: — Причем никто не догадывается, что большинство из этих «саг о доблестном рыцаре Гяуре» мне приходится сочинять самой, уж извините…

— Я не собираюсь расписывать подвиги полковника Гяура, — продолжил тем временем главнокомандующий. — Уже хотя бы потому, что это невозможно. Зато мне приятно сообщить, что сегодня издан королевский указ о присвоении полковнику Гяуру чина генерал-майора и о назначении его командиром корпуса рейтар, состоящего из легионеров-иностранцев.

Гяур впервые слышал, чтобы наемников во Франции называли легионерами, и о том, что существует такой корпус. Однако это не мешало ему выслушивать главнокомандующего с таким невозмутимо-застывшим выражением лица, словно он давно знает о королевском указе и сообщение принца — не более, чем торжественная формальность.

— Итак, за героя Франции и Польши, командира корпуса иностранных легионеров генерала Гяура!

Это уже был тост. Все прокричали нечто похожее на «виват!», поднялись и потянулись с бокалами к князю Гяуру. Да, это слава. Князь был признателен главнокомандующему. Объявить о новом звании и назначении прямо здесь, на этом званом вечере! Да к тому же сделать это с такой усмиряющей собственную гордыню, с такой истинно королевской щедростью… В эти военные времена такое мог позволить себе только принц де Конде, твердо уверенный, что никакая слава никаких рыцарей-чужеземцев его собственной славы затмить уже неспособна.

Как бы там ни было, а полковнику пришлось принимать поздравления. Кто-то жал ему руку, кто-то чмокал в щеку, кто-то говорил, что пора уже изгнать испанцев не только из исконно французских земель Фландрии, но и вообще из-за Пиренеев. В конце концов, может же найтись какой-то островок и для испанцев, как в свое время для англичан их островная Великобритания.

* * *

Однако за всем этим словесно-поцелуйным бедламом Гяур все же не терял из виду графиню де Ляфер. Обрамленное золотыми кудряшками, лицо ее казалось сейчас еще одухотвореннее, чем когда бы то ни было. Вот только глаза… глаза были преисполнены грустью.

«Господи, — вычитал в них Гяур, — да ведь его же уведут от меня! Осыплют чинами и наградами, заласкают славословием и уведут!» Она ревновала его к славе. Не гордилась им, а ревновала — вот что открыл для себя князь Гяур, всматриваясь в озаренные голубовато-лазурным сиянием глаза Дианы.

— Поздравляю вас, мой дженераль, — произнесла она это свое «дженераль» черт знает на каком языке и с каким-то парижско-булонским прононсом. — Смею заверить вас, что в ближайшие дни возведения меня в сан герцогини не предвидится. Не говоря уже об эрцгерцогине.

— Мне почему-то вспомнился луг, помните, тот луг.

— У реки неподалеку Дюнкерка, — не упустила своего шанса графиня де Ляфер, заставив князя виновато побагроветь. На лугу неподалеку Дюнкерка — это у него было с другой графиней, Властой Ольбрыхской. Вот только откуда Диана знает об этом?

— Я имел в виду луг у стен иной крепости, под Каменцем.

— Как только стану королевой Польши, прикажу взорвать ее, чтобы вас больше не преследовали видения ее цитадели, мой непобедимый дженераль…