Когда Тишендорф начал работу над изданием греческого текста Нового Завета, он понимал, что древнейшие документы IV, V и VI вв. намного превосходят по своему значению более многочисленные манускрипты X в. и последующих веков, которые послужили основой для прославленного греческого текста Нового Завета, составленного Эразмом Роттердамским, а также для переводов его на разговорные языки, как, например, версии Лютера и короля Якова (Джеймса) I. Греческий Новый Завет Эразма (первое издание, 1516 г.) был во многих отношениях сделан довольно небрежно, при полном отсутствии знакомства с элементарными методами критики, выработанными наукой лишь в XIX в. В том, как великий гуманист произвел отбор рукописных источников, не было никакой системы; он не выяснил как следует их происхождение, возраст и степень достоверности, не проверил с должной тщательностью, в какой мере они расходятся и дополняют друг друга, что помогло бы устранить имеющиеся в тексте ошибки. И что уж совсем непростительно, для того чтобы заполнить пробел в греческом оригинале и в то же время поспеть к сроку, установленному его издателем, печатником Иоханнесом Фробеном из Базеля, он сделал обратный перевод одного отрывка с латыни на плохой греческий. К несчастью, Эразм одновременно вызвал к жизни и новую традицию, стремившуюся провозгласить как его греческое издание, так и в еще большей степени сделанные с него прославленные переводы на разговорные языки непогрешимыми.

Однако еще в XVII в. несколько ученых собрали и сопоставили разночтения, обнаруженные ими в рукописях Нового Завета, число которых неуклонно росло, включая уже некоторые тексты на коптском и готском языках. В то же самое время была сделана попытка составить перечень и классифицировать все имеющиеся в европейских странах манускрипты, а также оценить их относительную достоверность. Когда в XIX в. пальма первенства в библейских исследованиях перешла преимущественно к немецким ученым, появилось сомнение в правильности общепринятого мнения, согласно которому сопоставление возможно большего количества рукописей позволит восстановить на их основе первоначальный апостольский текст. Тишендорф всей душой принял эту новую точку зрения. Он счел теперь важнейшей задачей сосредоточить внимание на текстах, относящихся к первым пяти векам христианства. Он убедительно доказывал, что только таким путем можно добраться до текста более раннего, чем официально «утвержденный» византийский Новый Завет, который он считал не более чем производной, фальсифицированной версией. Но когда он приступил к работе над своим вариантом греческого текста, то с удивлением обнаружил, что в области филологического изучения и толкования тех немногих древнейших евангельских документов, которые тогда были известны науке, сделано, за редкими исключениями, ничтожно мало. Что, если изучение этих древнейших евангельских текстов, а также тех, которые еще могут появиться, покажет, что Евангелия создавались при жизни поколения, современного Иисусу и его ученикам, и что сохранившиеся наиболее ранние версии доносят до нас подлинное слово апостолов? Требовалось, во-первых, тщательное изучение небольшого количества имеющихся древних текстов и, во-вторых, поиски новых, быть может еще более древних и более полных рукописей.

Наконец Тишендорф нашел себе задачу по плечу. Его удивительные достижения убедительно доказали, что великие открытия редко являются делом случая, но почти неизменно удаются только подготовленному уму.

Перед тем как в 1840 г. уехать из Лейпцига, он составил перечень древнейших рукописей Нового Завета, имеющихся, по его сведениям, в европейских коллекциях. Первую остановку он сделал в Париже, где находилось несколько из этих редчайших документов, прежде всего Кодекс Ефрема Сирина и Кларомонтанский кодекс. Тишендорф уделил основное внимание Кодексу Ефрема, палимпсесту, то есть рукописной книге, с которой более древний текст был стерт, а вместо него написан новый. Это был трактат жившего в IV в. церковного деятеля Ефрема, скопированный в XII в. поверх более древнего, относящегося к V в. текста Нового Завета. Буквы первоначального текста были соскоблены пемзой, после чего пергамен тщательно вымыли и отмочили. Это была обычная практика средневековых монастырей, поскольку пергамен был дорог и относительно редок. Для того чтобы изготовить приличных размеров книгу-кодекс, требовалось немалое стадо крупного рогатого скота или овец. Поэтому редко используемые или устаревшие тома часто вновь пускались в дело, подобно тому как в наши дни лишние или бракованные книги, а также запрещенные издания превращаются в макулатуру для повторного использования. И так же, как в наше время, новый текст далеко не всегда оказывался более ценным, чем предшествовавший.

В периоды поздней Античности и Средневековья (когда наряду с пергаменом вошел в употребление значительно более дешевый материал — бумага) палимпсесты, как мы видели, были широко распространены. По самой своей природе они нередко таят большие загадки и сюрпризы. Для палеографа-гурмана палимпсесты — подлинные деликатесы среди прочих рукописей. Разумеется, далеко не все они были сразу распознаны как палимпсесты. Вероятно, еще много их лежит неузнанными в подвалах библиотек.

Что касается Кодекса Ефрема Сирина, то на нем сквозь текст XII в. смутно проступали какие-то бесцветные и стертые письмена, что впервые было замечено в XVII столетии. Установить возраст древнего текста по нескольким коротким отрывкам, содержание которых палеографы реконструировали лишь предположительно, было по тем временам делом почти невозможным. Химическая обработка пергамена в 1834 г. практически не дала результатов, и, по единодушному мнению специалистов, Кодекс Ефрема Сирина был признан безнадежным. Прочитать его текст никому никогда не удастся. Именно этим объяснялось то, что саксонское правительство субсидировало честолюбивый проект никому не известного Тишендорфа без всякого энтузиазма, тем более что до него другой лейпцигский профессор, пытавшийся разрешить эту загадку, признал свое поражение. Когда молодой Тишендорф по прибытии в Париж посетил хранителя Национальной библиотеки, чтобы получить разрешение на исследование рукописи, его выслушали с добродушным скептицизмом. Как мог он надеяться на успех в «разрешении одной из важнейших и сложнейших загадок науки», когда здесь потерпели неудачу прославленные специалисты? Однако, просиживая над рукописью день за днем, с утра до позднего вечера, Тишендорф все же добился своего. У него не было каких-либо приспособлений для оптических исследований, доступных сегодня ученым. — ультрафиолетовых лучей, поляризованного света, кварцевых ламп, которые во многих случаях превращают прочтение палимпсеста в детскую игру, если только исследователю знакомы язык и система письма. Но Тишендорф обладал великолепным зрением, превосходным знанием древних унциальных письмен и непобедимым оптимизмом молодости. Он заметил, что, если держать пергамен против света, задача значительно упрощается.

Через два года работа была закончена. Она принесла ему славу одного из величайших светил палеографии. В январе 1843 г. он с удовлетворением держал в руках печатное издание восстановленного им текста. Тишендорф также поработал над Кларомонтанским кодексом — унциальной рукописью новозаветных посланий. Кроме того, он перерыл библиотеки в Утрехте, Лондоне (где хранился замечательный Александрийский кодекс V в.), Оксфорде и Кембридже. После завершения своей работы в Париже, где он пробыл в общей сложности двадцать семь месяцев, Тишендорф продолжил свои скитания, посетив Страсбург, Базель, Лион, Марсель и Северную Италию, где имелись ценнейшие рукописи Нового Завета. Он побывал в библиотеках Венеции, Милана, Турина, Модены и Флоренции. Но основной его целью был Рим, где в папской библиотеке хранился самый древний и самый полный из всех известных тогда библейских кодексов — Ватиканский кодекс, который до того времени не был еще по-настоящему введен в обиход библейской текстологической критики. По мнению Тишендорфа, этот греческий кодекс, написанный прописными буквами, превосходил достоверностью и точностью все исчисляемые сотнями более поздние рукописи, написанные строчными буквами. Возможность изучить и скопировать этот кодекс дала бы ему неоценимое подспорье в его усилиях по восстановлению первоначального греческого текста.