«Как удивительно приятно, — писал Тишендорф в своих популярных путевых заметках „Reise in den Orient“ („Путешествие на Восток“), — оказаться внезапно перенесенным из безлюдной пустыни с ее нескончаемым песком и скалами в эти гостеприимные стены, в маленькие опрятные дома, очутиться среди серьезных бородатых людей в черных рясах». Тут же настоятель провел Тишендорфа в уютные комнаты и назначил молодого грека прислуживать ему. Грек был одет в короткую полосатую тунику и с ходу ошеломил Тишендорфа вопросом, не приходилось ли ему во время своих странствий бывать на Солнце и на Луне. Будучи, очевидно, слегка помешанным, этот «синьор Пьетро», как называла его братия, был упрятан в монастырь своими огорченными родственниками. И каждый день он трогательно ждал их приезда. Несмотря на свои причуды, он был необыкновенно смышленым и говорил кроме родного греческого на итальянском, французском, а также немного на английском, немецком и арабском языках. Тишендорф вскоре понял, что этот грек — самый живой и остроумный из восемнадцати обитателей монастыря.

Соседом немецкого ученого был брат Грегориос, величавый, добродушный, библейского вида старец, который за сорок лет до этого был мамлюкским генералом, известным своей жестокостью.

Более всего Тишендорф сблизился здесь с недавно прибывшим библиотекарем Кириллом, который был переведен сюда из монастыря на горе Афон из-за разногласий с патриархом.

В этой, похожей на мираж, религиозной крепости было на что посмотреть. Через некоторое время Тишендорф научился разбираться в лабиринте домов, залов, мастерских, келий, часовен, лестниц, галерей, балконов и балюстрад — в скоплении, образовавшемся за тысячу четыреста лет строительства и приводящем в отчаяние своей запутанностью, подобно настоящему средневековому городу. Он замечал роспись на стенах, резьбу по дереву, мозаичное панно; в сопровождении синьора Пьетро через подземный ход ходил на прогулки в восхитительный, хорошо орошаемый сад вне стен монастыря, где выращивались овощи и сладкие фрукты и ряды стройных темнозеленых кипарисов четко вырисовывались на фоне неба. В саду также находился склеп, оссуарий, где хранились рассортированные кости умерших — ребра с ребрами, руки с руками, черепа с черепами. Трупы сначала высушивались благодаря сухому климату пустыни, а через несколько месяцев разламывались и раскладывались по отдельным кучкам. Только скелет святого Стефана, умершего в 580 г., был оставлен нетронутым и в соответствии с его предсмертным желанием был установлен в полном одеянии, как часовой, у входа.

Но прежде всего гостя интересовали рукописи. Кирилл оказывал Тишендорфу помощь и, по-видимому, доверял ему. Он сам начал борьбу во имя некоторого порядка против торжествующего хаоса, составив первый каталог. При этом он не возражал, если кто-либо пользовался книгами — что и у нынешних библиотекарей вызывает иногда приступы профессиональной нервной болезни, — хотя это и могло временно расстроить порядок, который он навел в библиотеке. Тишендорфу было позволено уносить рукописи к себе, чтобы без помех копировать их и составлять свой собственный перечень. Кириллу все эти хлопоты доставляли даже удовольствие: ведь больше ни один человек в монастыре не выказывал ни малейшего интереса к книгам. Время от времени он преподносил Тишендорфу каллиграфически оформленный листок с каким-нибудь стихотворением на новогреческом языке, сочиненным в его честь.

Путевые заметки Тишендорфа о Востоке, изданные в двух томах вскоре по возвращении в Лейпциг и написанные в обычном, отчасти популярном, отчасти гиперболическом стиле, свойственном заметкам путешественников середины прошлого века, — хотя эти читались интереснее большинства других, — были весьма сдержанными во всем, что касалось его палеографических занятий на Синае; причины этой сдержанности мы вскоре узнаем. Но в частных письмах и записях Тишендорф отводил душу, рассказывая о своем восхищении богатством коллекции и унынии, вызванном плачевным состоянием, в котором он нашел ее, несмотря на первые усилия Кирилла. Он начал испытывать презрение к монахам, беспечно пренебрегавшим своим истинным богатством — христианскими текстами — ради глупых будничных забот и механического, вымученного воспроизведения наполовину непонятной литургии. Он писал своей невесте: «Вот уже семь дней, как я прибыл в монастырь Святой Екатерины. Ты и представить себе не можешь эту свору монахов! Имей я власть и достаточно физической силы, я бы свершил богоугодное дело, вышвырнув всю шайку через стену…»

Когда он начинал наводить справки о каких-нибудь важных рукописях, ответы были обычно уклончивыми, часто заведомо ложными и противоречащими друг другу. Даже от Кирилла было мало толку. Ему ничего не стоило заявить, что он понятия не имеет о существовании тех или иных пергаменных рукописей, которые, по слухам, видели другие монахи.

По счастью, Тишендорф в том сыщицком розыске, который он учинил в книжном и рукописном собраниях, был полностью предоставлен самому себе. В монастыре Святой Екатерины было, собственно, три библиотеки, совершенно не связанные друг с другом и размещавшиеся в трех отдельных помещениях. Меньшая содержала в основном печатные издания, хранящиеся на полках. На дверях собственно монастырской библиотеки, расположенной на первом этаже, красовалась греческая надпись

обозначающая «аптека духа» или «санатории души» (название, начертанное, согласно Страбону, на стене одной древнеегипетской библиотеки в Фивах). Тишендорф сухо прокомментировал этот факт: «Насколько мало остальные обитатели пустыни, люди образцового здоровья, нуждаются в городских аптеках, настолько же мало среди монастырской братии слабых душ, нуждающихся в помощи этой „аптеки духа“».

Третья библиотека служила также складом священнических одеяний, сосудов и тому подобного. Кроме того, она содержала также Библии, литургические и патриотические тексты и пополнялась в прошлом книгами, поступавшими сюда по завещаниям покойных синайских архиепископов. Здесь хранилось также роскошнейшее, великолепно украшенное унциального письма Евангелие VII или VIII в., высоко ценившееся даже монахами и уже привлекавшее внимание путешественников, ранее посещавших монастырь. Хотя его значение с точки зрения текстуальной критики было ничтожным, Тишендорф ценил его эстетические достоинства весьма высоко.

По примерному подсчету Тишендорфа, здесь было около пятисот рукописей, главным образом на греческом, но также некоторое количество на арабском, сирийском, армянском, грузинском и старославянском языках (совместная американо-египетская экспедиция, субсидированная Фондом изучения человека, впоследствии обнаружила примерно три тысячи триста рукописей на двадцати языках, из них более двух третей — на греческом). По содержанию рукописи были почта без исключения теологическими, включая списки Библии, требники, патриотические и литургические тексты. Они свидетельствовали о том, что было время, когда и в монастырских кельях велись серьезные богословские занятия. Некоторые рукописи когда-то принадлежали, по-видимому, соседним монастырям, которые были покинуты или разрушены. Тишендорф содрогался при одной мысли о том, сколько их было безвозвратно утеряно вследствие «постыдного небрежения». Он держал в своих руках манускрипт, буквально «кишевший откормленными белыми клещами». А другой, «прижатый к каменной стене, слипся и затвердел до такой степени, что вполне мог сойти за окаменелость».