После ужина он попросил дона Фабрицио уделить ему время для разговора наедине, поскольку намеревался уехать на следующее утро. Гепард хлопнул его лапой по плечу и улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок:

— Полноте, дорогой шевалье. Здесь я хозяин, и вы останетесь моим пленником столько, сколько я захочу. Завтра вы не уедете, и чтобы на этот счет не было никаких сомнений, я лишу себя удовольствия говорить с вами с глазу на глаз сегодня. Поговорим завтра после обеда.

Три часа назад эти слова привели бы милейшего шевалье ди Монтерцуоло в ужас, сейчас же они обрадовали его.

Анджелики в тот вечер не было, и ему предложили сыграть в вист. За карты вместе с ним и доном Фабрицио сели Танкреди и падре Пирроне. Он выиграл два роббера, заработав три лиры тридцать пять чентезимо, после чего удалился в свою комнату, где, отдав должное свежести простынь, уснул спокойным сном праведника.

На следующее утро Танкреди и Кавриаги поводили его по саду, показали картины и коллекцию гобеленов, совершили с ним небольшую прогулку по Доннафугате. В медовых лучах ноябрьского солнца городок выглядел не таким мрачным, как накануне вечером, кто-то на улице даже улыбался, и отношение шевалье ди Монтерцуоло к сицилийскому захолустью постепенно начало меняться в лучшую сторону. Заметившего это Танкреди тут же обуяла типичная для сицилийцев жажда рассказывать приезжим душераздирающие истории — к сожалению, неизменно правдивые. Одну такую историю он преподнес пьемонтцу проходя мимо причудливого здания с фасадом из рустованного камня.

— Это, дорогой шевалье, дом барона Мутоло. Сейчас он пустует, семья живет в Джирдженти с тех пор, как десять лет назад сына барона похитили разбойники.

Пьемонтец содрогнулся:

— Бедный отец! Представляю, какой выкуп ему пришлось заплатить за освобождение сына!

— Ничего он не платил. Дело даже не в финансовых трудностях, а в том, что, как у всех здесь, у барона не было наличных денег. Но мальчика все равно вернули, только в рассрочку.

— Как, как?

— В рассрочку, я ведь ясно сказал: в рассрочку. То есть по частям. Сначала прислали мизинец правой руки. Через неделю — левую ступню. И наконец, в корзине, под слоем фиников (это было в августе), — голову с вытаращенными глазами и запекшейся в уголках губ кровью. Я сам головы не видел, маленький тогда был, но мне говорили, что зрелище было не из приятных. Корзину оставили под дверью, вон там, на предпоследней ступеньке, ее принесла неизвестная старуха в черном платке.

На лице шевалье застыла гримаса отвращения; он уже слышал эту историю, но одно дело слышать рассказ о страшном подарке, а другое — видеть залитую ярким солнцем лестницу, где этот подарок оставили.

— До чего беспомощная полиция была у этих Бурбонов! Скоро на этот остров прибудут наши карабинеры и наведут здесь порядок.

— Разумеется, шевалье, разумеется.

Дальше их путь лежал через площадь, мимо Городского собрания, перед которым в тени платанов неизменно сидели на железных стульях мужчины в черных костюмах.

Поклоны, улыбки.

— Посмотрите на них, шевалье, запомните эту сцену. Раза два в году один из этих господ находит смерть, сидя здесь: выстрел в сумерках, после заката, — и нет человека. А кто убийца — поди узнай!

Шевалье оперся на руку Кавриаги: все-таки это была рука не сицилийца.

Вскоре на вершине крутой улицы за разноцветными гирляндами сохнущего белья взору открылась церквушка в стиле примитивного барокко.

— Это Санта Нимфа. Пять лет назад в ней убили священника. Прямо во время службы.

— Какой ужас! Стрельба в церкви!

— А кто говорит про стрельбу? Мы слишком добрые католики, чтоб позволить себе такое бесчинство. Просто в вино для причастия подмешали яд, это и пристойнее, и, я бы сказал, больше отвечает совершению таинства во время литургии. Чьих рук это дело, до сих пор неизвестно: священника все любили, у него не было врагов.

Подобно человеку, который, проснувшись среди ночи и увидев сидящее в ногах постели привидение, пытается, чтобы не умереть от страха, убедить себя, будто это шутка веселых приятелей, шевалье ухватился за спасительную мысль, что над ним хотят посмеяться.

— Забавная история, князь, по-настоящему забавная! С такой фантазией вам бы романы писать, — заметил он, но голос у него дрожал, так что Танкреди стало жаль его, и хотя по дороге к дому они прошли мимо еще нескольких не менее памятных мест, он решил воздержаться от роли историка и заговорил о Беллини и Верди, одно упоминание которых действует как чудодейственный бальзам на итальянские раны.

В четыре часа пополудни князь послал сказать шевалье, что ждет его в кабинете. Кабинет представлял собой небольшую комнату. На стенах, под стеклом, красовались охотничьи трофеи — чучела считавшихся редкими серых, с красными лапками, куропаток; одну из стен облагораживал книжный шкаф — высокий, узкий, набитый годовыми собраниями математических журналов.

Над большим креслом для посетителей — созвездие миниатюрных портретов: отец дона Фабрицио князь Паоло, смуглолицый, с чувственными, как у сарацина, губами, в черном придворном мундире с лентой Святого Януария через плечо; княгиня Каролина, уже овдовевшая, светлые волосы собраны в высокую прическу, строгие голубые глаза; сестра князя, княгиня Джулия Фальконери, на скамейке в саду, бордовое пятно справа — раскрытый зонтик, лежащий на земле, желтое пятно слева — трехлетний Танкреди, протягивающий матери букетик полевых цветов (эту миниатюру дон Фабрицио незаметно сунул в карман, пока судебные исполнители описывали имущество на вилле Фальконери). Чуть ниже — Паоло, первенец, на нем обтягивающие штаны для верховой езды, еще секунда — и он вскочит на горячую лошадь с выгнутой шеей и сверкающими глазами; затем несколько безымянных родственниц и родственников: одни выставляют напоказ массивные драгоценности, другие скорбным жестом приглашают обратить внимание на мраморный бюст какого-то предка. Это созвездие венчала, словно Полярная звезда, миниатюра побольше, запечатлевшая самого дона Фабрицио: ему чуть за двадцать, рядом жена, совсем еще девочка, ее темноволосая головка любовно лежит у него на плече; он розовощекий, в серебристо-голубом мундире королевского гвардейца, лицо, озаренное довольной улыбкой, обрамляют по-юношески редкие белокурые бакенбарды.

Не успев сесть, шевалье принялся излагать суть возложенной на него миссии:

— После успешного присоединения, то есть, я хотел сказать, после благополучного объединения Сицилии с Сардинским королевством, туринское правительство намерено назначить некоторых уважаемых сицилийцев сенаторами королевства. В этой связи властям провинции поручено подготовить список таких людей и представить его на рассмотрение правительства с дальнейшим представлением на утверждение королю. Естественно, что в Джирдженти сразу подумали о вас, князь, учитывая вашу принадлежность к славному старинному роду, ваш большой личный авторитет, научные заслуги, а также независимую либеральную позицию, занятую вами во время недавних событий.