Агамемнон залпом выпил вино и налил себе новый кубок, другой рукой отгоняя пчелу, с жужжанием вившуюся возле горлышка ароматного кувшина.

– Только бы на Ахилла снова не «нашло»! – проговорил он, хмурясь. Не нравится мне его нынешнее нежелание даже говорить о сражениях... Ведь Патрокл умер, а клятвой с нами был связан только он, а не Ахилл... Правда, когда Патрокла убили, наш герой в ярости кричал, что останется здесь до окончания войны, но кричал, а не клялся, да к тому же и война может закончится по всякому...

– Но он же убил Гектора! – пожал плечами Менелай.

– Убил, – кивнул Агамемнон. – И тело его проволок за колесницей. Признаюсь, даже меня дрожь прошибла, когда он это сделал. Но прошло два дня, и великий воин размягчился и отдал труп старику Приаму. Говорит, что за богатый выкуп, только никто не видел этого выкупа...

– А вот я думаю, ЧТО он вообще мог отдать? – проговорил Идоменей, между своими жалобами успевший уничтожить солидный кусок окорока и уминавший сочную голубиную тушку, которую обильно запивал вином и заедал виноградом. – Если он, по его же словам, бросил тело прямо на равнине, то спустя два дня шакалы оставили бы от него только кости, да, возможно, клочья одежды...

– И поэтому, – подхватил Менелай, – Приам и Гекуба не устроили публичного оплакивания тела и сожжения его в присутствии всех троянцев.

– Откуда ты знаешь? – быстро спросил Атрид-старший.

– Болтают в моем лагере, – пожал плечами Менелай. – Наши воины ведь нет-нет, да общаются со здешними пастухами, которых встречают на холмах, и с варварами, которые преспокойно торгуют и с троянцами, и с нами. Да, старик-царь заплатил, видно, только за косточки своего сына. И уж этого троянцы никогда не простят Ахиллу и будут призывать на него проклятия всех богов. Значит, ему выгоднее как можно скорее уничтожить их всех или почти всех...

– Сильнее всех его, вероятно, проклинает твоя Елена! – сказал афинянин, кидая птичьи кости в медный тазик и вновь отрезая себе свинины. – Я слышал, что троянцы давно в злобе на нее, а Гектор один защищал ее от их нападок...

– Тем более славно, что больше нет Гектора! – произнес Менелай с великолепным спокойствием. Только алые пятна, разом вспыхнувшие на щеках, выдали его гнев.

Агамемнон хотел было осадить Идоменея за дурацкую шутку, но тут послышался удар гонга.

– Кто идет? – спросил Менелай резко.

В шатер заглянул молодой воин.

– Ты здесь, царь Агамемнон? – спросил он, – Я так и думал... К тебе явился жрец.

– Что? Какой еще жрец? – в недоумении спросил верховный базилевс.

– Жрец Аполлона Хрис.

– О, боги! И что ему надо теперь? – царь поднялся, недовольным движением откладывая кусок лепешки, – Ну, веди же его сюда... Сто лет бы не видел этого старого негодяя, из-за которого приключилась ссора с Ахиллом и случилось столько бед. Давай-давай, Каст, приведи его! Чем раньше он придет, тем скорее, надо надеяться, и уберется...

Жрец Аполлона появился, действительно, очень скоро. Он был не в обычном белом облачении, а в темно-синем длинном хитоне. Кусок ткани того же цвета покрывал его голову, подхваченный вдоль лба полоской темной кожи.

Войдя, Хрис низко склонился перед верховным базилевсом и его братом.

– Да пошлют тебе боги свою милость и покровительство, великий царь! – произнес он негромким, но необычайно звучным голосом.

Хрису чуть перевалило за шестьдесят, но он был крепок и силен. Высокая фигура и широкие плечи, твердая походка, гордая посадка головы говорили о крепком здоровье и твердости духа. Худощавое, волевое лицо покрывал густой загар, на фоне которого были особенно выразительны голубые, светлые глаза, пронзительные и ясные, живые, как у юноши.

– Приветствую тебя, мудрый жрец! – отозвался Агамемнон, не меняя позы (он полулежал на ложе брата, свесив лишь ноги в пыльных сандалиях). – Что привело тебя на этот раз? Надеюсь, тебя никто больше не обидел? И отчего ты не в жреческой одежде, а в этом синем мраке?

– Никто не наносил мне обиды, о Агамемнон! – ответил Хрис спокойно. – А моя одежда – знак траура по величайшему из героев Трои за все время ее существования. Но к тебе я пришел с доброй вестью.

– Вот как! – проговорил царь, глаза которого налились злостью при упоминании о Гекторе. – Что же это за весть?

Хрис вновь поклонился.

– Помнишь ли ты, славный Агамемнон, что когда мне, по твоему повелению, вернули мою внучку, я пообещал тебе поведать первое же предсказание сребролукого бога, которое сможет вселить радость в твою душу? Так вот, все эти дни, все дни после гибели нашего Гектора, я каждый день приносил жертвы на алтаре и молил Аполлона смилостивиться над нашим злосчастным народом... Сегодня, сразу, как рассвело, я тоже принес жертву, и вдруг огонь на алтаре возгорелся так ярко, что едва не опалил мне лицо. Я отступил перед пламенем, и тут услыхал голос – я говорил тебе, что иногда слышу это... Голос сказал мне, что война вскоре закончится.

– Вот как! – с невольным возбуждением Агамемнон привстал на ложе. Он знал, что Хрис действительно наделен даром пророчества, об этом в Троаде говорили все, хотя сам старик пророчествовал очень редко и твердил, что боится делать это.

– Вот как! И бог света сказал тебе, КАК она закончится?

– Он сказал только, что ее конец близок. Вернее, два конца.

– Как это понимать? Что означает «два»? – вместо брата спросил Менелай, тоже пораженный и заинтересованный словами жреца.

– Мне так было сказано, – твердо ответил Хрис. – Я не знаю, что это значит. Голос сказал: «Ожидай двух концов войны, и это будет скоро». И еще: «Если будет нарушено слово, тот, кто его нарушит, умрет. Прямо в своем доме».

– И это что значит? – спросил Агамемнон, – Что ты пугаешь нас, старик? Мы-то здесь, в любом случае, не у себя дома!

– Я сказал лишь то, что слышал, стоя перед алтарем бога Аполлона, – тихо произнес Хрис, медленно отступая к выходу из шатра, – Я поклялся поведать тебе добрую весть: вот она. В любом случае, конец войны ДЛЯ ТЕБЯ – весть добрая. Думаю, ты, великий царь, никогда не нарушаешь своего слова! А теперь, прощай. Я должен рассказать о своем видении и царю Трои, даже если он сочтет эту весть дурной ДЛЯ СЕБЯ. А, быть может, и нет...

Он повернулся и ушел, спокойный и таинственный, как обычно, и ни у кого не возникло даже мысли задержать его. Но слова пророчества будто еще звучали, и слышавшие их долго молча смотрели друг на друга, пытаясь понять, угроза или надежда была в этих словах.

* * *

Ранняя еще полупустая электричка оказалась теплой и уютной – с мягкими сиденьями, без единой выбитой рамы в новеньком вагоне. Аня опустила голову на плечо мужа. Ее пуховый платок сполз на затылок, и рыжие, влажные от растаявшего снега волосы защекотали Михаилу щеку.

– У тебя волосы, как у Андромахи, – прошептал он, целуя ее в макушку.