Моя голова наполняется тишиной. Шум ветра, волн и криков чаек заглушается слепым ужасом, пока я жду… и молюсь… и снова жду… И мне кажется, что кости моих рук ломаются в бессильных попытках бороться с массой лодки и силой ветра.

А затем мир вокруг меня взрывается шквалом движения. Дэйви выпрыгивает из воды, и в руках у него безжизненное тельце, и он выкрикивает слова, которые у меня не получается разобрать. Потом я слышу топот ног по доскам причала, звонкие голоса, распоряжения…

Срочно врача!.. Вызовите береговую охрану!.. Чьи-то руки тянутся к Дэйви, забирают у него обмякшее тельце, осторожно поднимают на палубу.

Я рвусь к своей малышке, лежащей в луже воды. Но она по-прежнему слишком, слишком тихая. Чьи-то руки отталкивают меня, когда Дэйви опускается на колени рядом с ней и начинает – так бережно – пытаться вдохнуть в неё жизнь, заставить её маленькое сердечко вновь забиться.

Небольшая толпа, которая собралась из ниоткуда, слегка расступается, и я вижу, как Бриди и Майри бегут ко мне, вижу их лица, искажённые ужасом, бледные, как раковины. А потом слышу дикие, грубые крики, снова и снова, как будто кричит раненое животное, и мне кажется, эти чудовищные звуки никогда не прекратятся. Я отчаянно оглядываюсь, широко распахнув глаза от ужаса и даже не понимая, откуда доносятся крики. И только когда Бриди подходит ко мне и обнимает меня, мне становится ясно, что кричу я сама.

Понимая, что мне просто необходимо быть рядом с Дейзи, я рвусь к ней. Когда подхожу к ней, раздается булькающий звук. Дэйви поворачивает её голову набок, и из её рта выливается поток морской воды. Он прижимает палец к её шее, с облегчением смотрит на меня и говорит, что пульс есть.

Но ее глаза по-прежнему закрыты, влажные ресницы – такие тёмные на фоне полупрозрачной, слишком бледной кожи. Очень осторожно откидываю прядь волос с её лобика, где начинает набухать синяк. Она кажется такой крошечной, такой хрупкой, она лежит неподвижно, и я задыхаюсь, и всё моё тело сотрясают рыдания, до того сильные, что и Бриди, и Майри приходится удерживать меня, чтобы я не упала.

Толпа расступается, когда к Дейзи подходит врач, садится на корточки, ставит сумку на палубу, расстёгивает пальто моей девочки, чтобы прижать стетоскоп к ее груди.

– Она упала между лодкой и пристанью, – объясняет врачу Дэйви. – Полагаю, она могла удариться головой, когда падала. Она провела в воде всего пару минут, но когда я добрался до нее, у нее не была ни сознания, ни дыхания, ни пульса. Я сделал искусственное дыхание, её немного вырвало водой, а потом пульс и дыхание вернулись.

Он говорит деловито, чётко, сообщает врачу необходимую информацию, но меня пугает то, как они говорят о моей дочери – как будто она лишь тело, оболочка, уже не моя живая, весёлая Дейзи. Врач кивает:

– Мы не будем её трогать. Возможны травмы головы и шеи. Дождёмся вертолета, он уже в пути.

Он разворачивается, смотрит на меня.

– Не волнуйтесь, Лекси, мы доставим её в больницу как можно скорее. Можете поехать с ней. Дэйви все сделал правильно. – Он замечает дрожь, сотрясающую моё тело, от которой у меня стучат зубы. – Её всю трясёт, – говорит он Бриди. – Может, кто-нибудь одолжит ей пальто?

На меня набрасывают куртку, и Майри притягивает меня к себе, поддерживает своим тёплым телом моё ослабевшее. Кто-то принёс одеяла и накидывает на плечи Дэйви, потому что он тоже дрожит. Одно одеяло бережно-бережно кладут на Дейзи, я опускаюсь на колени рядом с ней, сжимая её крошечную ручку в надежде, что её пальцы обхватят мой, но они неподвижны. И всё, что я слышу – голос в своей голове: «Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста» И проходит целая вечность, прежде чем лопасти вертолета с шумом рассекают небо над нами на миллион кусочков, и кажется, будто они трепещут, как умирающие листья.

$

Дорогу до больницы я помню урывками: доброго врача, державшего меня за руку на протяжении всего нашего неожиданно короткого путешествия над холмами и морскими озерами; крошечное и хрупкое неподвижное тело Дейзи, которое пристегнули к люльке и положили на носилки, как если бы она была невесомой, словно перышко; команду врачей и медсестёр, окруживших её, когда мы спешили по лабиринту ярко освещённых коридоров; беспомощное осознание, что её забирают на рентген; ожидание; минуты, когда я не смела дышать – которые казались часами, – минуты, когда я сидела, обхватив себя руками, чтобы не развалиться на части, и ждала, ждала, ждала.

И вот наконец врач подходит ко мне и улыбается, берёт меня за руку и говорит, что всё будет хорошо. Быстрая реакция Дэйви, несомненно, спасла Дейзи жизнь.

– Её кости не сломаны, позвоночник, кажется, не повреждён. Но мозг сильно сотрясён, она ещё не пришла в сознание. Нам просто нужно подождать и посмотреть, как она будет себя чувствовать, когда придёт в себя. В случае необходимости мы можем отвезти её из Йоркхилла в больницу в Глазго, где есть сканер. Но пока рано говорить, есть ли серьёзные повреждения мозга.

Я изо всех сил пытаюсь справиться с паникой, услышав последние слова.

– Можно её увидеть? – хриплю я.

– Конечно. Мы как раз перенесли её в палату, где сможем пристально наблюдать за ней. Сейчас вы можете к ней зайти.

$

Сидя в темноте в обтянутом пластиком кресле рядом с койкой Дейзи, я потеряла счет времени, не знаю, день сейчас или ночь. Добродушные медсестры приходят и уходят, время от времени принося мне чашки с чаем и тарелки с едой. Иногда я проваливаюсь в сон, но большую часть времени просто сижу и смотрю на неё в свете флуоресцентных ламп, держу её за руку, стараясь не прикасаться к трубкам и каплям, сохраняющим её жизнь, пока она дрейфует во тьме, куда мне нет доступа. И, хотя она меня не слышит, я, чтобы удержать её рядом с собой, пою все песни, какие приходят мне в голову, призывая ее вернуться, куда бы она ни ушла.

В дверь просовывается голова медсестры.

– Я ухожу. Ночная смена кончается. Просто захотелось ещё раз посмотреть на крошку Дейзи.

Я натянуто улыбаюсь, мои губы потрескались и высохли.

– С ней всё так же. Правда, мне показалось, что она чуть пошевелила пальцами.

Медсестра кивает.

– Я попрошу принести вам чаю. Может быть, хотите каши? Вам нужно беречь силы.

Хриплым голосом – и чай не помог – я вновь пою:

По утрам, когда иду

Вдоль сияющего моря,

В голосах тюленей слышу

Голос твой, моя любовь.

И внезапно её ресницы вспыхивают, прекрасные глаза широко распахиваются, она улыбается мне и чётко произносит:

– Тени? По’дём на о2дку?

И я смеюсь сквозь слёзы, обнимаю её снова и снова, и мне кажется, что моё сердце вот-вот разорвётся от счастья и облегчения.

Проводив Алека в очередное опасное путешествие с конвоем в Мурманск, Флора изо всех сил старалась не обращать внимания на мучившее её дурное предчувствие, давившее на живот. Ей казалось, будто внутри неё свинцовый груз, и это ощущение не ушло даже в чудесный вечер, который они с Алеком провели вместе. Он очень старался казаться жизнерадостным, но, сидя в кинозале, где шёл очередной фильм с Эбботтом и Костелло, она видела, что он думает о другом. Смех зрителей тоже показался Флоре натянутым, потому что мысли многих из них, наверное, витали где-то далеко. Этот конвой уходил под номером тринадцать, и трудно было не придавать значения предрассудкам.