рюкзак от себя подальше, еще раз глубоко вздохнул и решительно уставился на меня.

– Так чего? Промыли тебе мозги попы местные? Или еще можно с тобой по-человечески разговаривать?

– Попробуй.

Отец хмыкнул.

– Борзеть, гляжу, они тебя не отучили… Кормят-то хоть ничего? А то вижу – вкалываешь ты на них прилично… Один, что ли, строишь там? – он мотнул головой в сторону окна.

– Про Тагира что-нибудь знаешь? – вместо ответа спросил я.

– Знаю. – Он совсем не удивился вопросу, явно ждал его. – Отпустили. В Чечню свою отвалил.

– Как отпустили?

– Да вот так! – Отец торжествующе хлопнул себя ладонями по коленкам. – Госпиталь-то Министерству обороны принадлежит. Дело рассматривалось военной прокуратурой. Нашлись, короче, ходы.

– Ты, что ли, помог?

Он многозначительно сделал бровями.

– Ну… Не последний человек в армии.

– И где он теперь? – спросил я.

– Мне откуда знать? – Отец рывком оттянул ворот и опять дернул шеей. – Я ему что, нянька? Говорю тебе – в Чечню уехал… Главное, чтобы к боевикам не подался.

Второй раз уже точно не отпустят. По полной спросят сразу за все.

Мы помолчали.

– Ты мне лучше вот что скажи, – заговорил он другим тоном через минуту. – У тебя как с этим?

– С чем?

– Ну, с этим…

Отец уже не выпускал из руки ворот свитера, как будто у него там не волосы обрезанные кололись, а рой паразитов его грыз.

– Ты про наркотики? – помог я ему.

– Ну да, про что еще.

– Химической зависимости давно нет.

Он замер, услышав то, на что, по ходу, даже и не надеялся.

– То есть не наркоман больше?!

– Бывших наркоманов не бывает.

Отец вскочил с табурета и забегал по келье.

– Так давай тогда собираться! Где у тебя что? Домой поедем. Николаевна, мать – все тебя заждались!

– Погоди, – я пытался его успокоить. – Домой еще рано…

– Да какой рано! – Он уже вытаскивал из своего рюкзака какие-то вещи. – Вот, я тебе брюки привез, рубаху. Переодевайся! Поехали, пока не охомутали тебя совсем эти попы. Снимай тряпье! Давай вот сюда его – в этот пакет. А то ни шкафа, ни тумбочки, что за порядки, некуда вещи убрать…

Он кинулся в угол, где я стоял с того самого момента, как мы вошли, и подхватил с пола мой старый пакет. Он же не знал, что я не просто так там стою – чтобы ему как раз этот пакет в глаза не бросался.

– Рыбки наловил, что ли? – успел отреагировать отец на мускулистое движение внутри пакета.

Радостно заглянув туда, он тут же с отвращением швырнул пакет на пол, а сам отпрыгнул от него, как от гранаты с выдернутой чекой.

– Это чего?! – заорал он.

– Тихо, не кричи, – я протянул к нему руки.

– Ты охренел! – Он переводил выпученные глаза с меня на пакет и обратно.

– Не ори… – Я старался, как мог, успокоить его. – Люди сбегутся.

Из пакета темной полоской выскользнула моя змея.

– Это гадюка, бля, – просипел отец и заныкался на кровать. – Это ни хера не ужик…

– Ты не матерись тут, пожалуйста. Мы же в монастыре.

– Да к херям ваши монастыри…

– Смотри, – сказал я. – Она не кусается.

Подняв змею с пола, я поднес ее к самой кровати, но отец отпрянул к стене и даже зажмурился.

– Убери, на хер!

Змея упруго обвила кольцом мою руку и доверчиво ждала, чем все закончится. Она уже давно оклемалась и привыкла сидеть у меня вот так на руке.

– У нее ядовитых зубов нет, – сказал я отцу. – Да и вообще рот едва открывает. Даже кормлю с трудом.

Он спустил ноги с кровати и недоверчиво присмотрелся к моей гадюке.

– А… зачем она тут?.. Почему?

– Она в коробке жила, недалеко тут, за стеной, в яме. Но дождей было много. Коробка размокла. Я пока ее сюда притащил. Найду что-нибудь новое – унесу. Ты не ори только. Мне за нее попадет.

Он наконец немного расслабился и стал рассматривать ее сильно покалеченный череп.

– Это кто ее так?

– Да неважно. Знаешь… Ты уезжай. Я не поеду с тобой сейчас. Мне еще время нужно.

– Какое тебе еще время? – Отец встал с кровати и осторожно обошел меня, косясь на гадюку. – Сам же сказал – не наркоман больше.

– Ты не слушаешь меня, что ли? Я тебе говорю – бывших наркоманов не бывает. Мне всегда уколоться охота.

Он поднял с пола брюки, которые привез для меня, потом рубаху – и беспомощно замер.

– Даже сейчас?

– Сейчас особенно.

– Так нет же зависимости.

– Химической. Только химической нет.

* * *

Через три дня я спросил отца, почему он не уезжает. Ответ был витиеватый. Сводился в основном к тому, что он тоже имеет право на духовные поиски.

– Хорош, – остановил я его, когда речь зашла уже о Святых Отцах. – Ты где успел этого поднабраться?

Я видел, конечно, что он прибился к сибиряку и к его бане, но чтобы за пару дней столько узнать – это меня удивило.

– Без дела не сидим, – засмеялся он в ответ. – Осваиваем матчасть.

– А серьезно?

– Серьезно? – Он покосился на пацана с фанеркой, сидевшего неподалеку на мешке с цементом. – Если серьезно, то Николаевна сказала без тебя не возвращаться.

– А тебя в части не потеряют?

– Нет. Отпуск дали.

Я подумал немного, а потом сказал:

– Ну, значит, живи здесь. Я пока не еду.

И он зажил. Поначалу пробовал давить убеждением, помощь на моем послушании предлагал, но когда понял, что шутки про скорый дембель не канают, решил переменить тактику. Каким-то образом уговорил отца Михаила затеять капитальный ремонт в игуменском корпусе, и мне стало не хватать стройматериалов.

Он, видимо, думал, что из-за простоев я забью на свою стройку, но я не забил. Просто больше стал заниматься «музыкой для глухих». Пацан хватал на лету, и к началу сентября фанерка его уже совсем истерлась. А важня моя все равно потихоньку росла.

Отец и сибиряк во время перекуров выходили на улицу. Усаживались рядом с крылечком, посматривали в нашу сторону, о чем-то переговаривались. По ходу, они успели хорошо подружиться за те две недели, что отец жил в монастыре. Стоило им вот так вот присесть, как непременно откуда-то выныривал Шнырик. Он каждый день крутился вокруг них, что-то нашептывал. Было видно, что запасы стройматериалов, привезенных по заказу отца Михаила, волнуют его до глубины души.

Как-то раз после их перекура сибиряк пошел не в игуменский корпус, а к нам.

– Глянь, – предупредил меня пацан. – Банщик идет. Скажет, чтоб ты с ними работал, а не здесь.

Но он ошибся. Сибиряк хотел говорить о другом.

– Ты пословицу про жемчуг знаешь? – спросил